Залежь

— Лентами этими, Анатолий Карпович, мы первый сноп опояшем. То будет настоящее торжество. А пока надо вспахать, надо посеять, надо вырастить. Так что пускай ваши ленты с годик повременят.

18

Хуже нет легкой жизни. Одна забота: как день скоротать. А они длинными тогда кажутся. И себе не рад человек, потому что несет и крутит его, как последнюю щепку, в каждом захудалом и мутном водовороте, сколько тому вздумается, и не может, боится такой человек прибиться к берегу.

Кутыгина Даньку никто не ловил, никто не искал, а он бегал и прятался по Сибири, чувствуя вину за собой. Вина — кнут хлесткий. Вон как стеганула его Настя тем кнутом, сказав:

— Говорят, Кизеров здесь, специально приехал якобы…

— Начальник милиции?

Данька сглотнул нежеваный кусок, бросил ложку, бросил хлеб, двинул стол от себя — и к порогу. Вышиб избяную дверь, вышиб сеночную, в три погибели пересек двор, из-под сарая — в огород, упал в борозду и пополз под картофельной ботвой, выворачивая из гнезд розовые молодые клубни. Выполз к заднему пряслу, за пряслом — крапива выше кольев. Натянул пиджачишко на голову, руки — в рукава, мешком перевалился через жердь, выкатился из крапивы и запетлял короткими перебежками по назьмам от кучи к куче, падая за них на сухие конские катыши, на глянцевые шляпки чернильного гриба, от которых разило могилой и пачкала руки противная черная слизь.

Данька пробирался к трухлявой ветряной мельнице с крестами вместо крыльев, не сообразив того, что на мельницу эту самые отчаянные мальчишки не рисковали лазить. А он полез. По трухлявой, издолбленной дятлами лестнице, на виду у всей деревни. И только на середине уже, когда хрустнули под ногами две ступеньки подряд, спохватился Данька: «Куда меня черти несут? Если голову не сверну, так заловят, как мышь».

Оглянулся на Лежачий Камень — люди в проулках и огородах. Смотрят из-под ладоней, пальцами показывают на мельницу, перекликаются по-соседски. Высоко, не высоко — спрыгнул. Ничего, удачно. Кончик языка немного прикусил — и все. Уполз на четвереньках за мельничный сруб, глянул через ряж — скачет кто-то верхом от сельсовета, мелькает между домов. Екнуло и покатилось сердце вниз куда-то, а самому куда? Бежать, куда больше. Под гору, к протоке бежать. За протокой — тальник, за тальником — ельник-саженец, за ельником — лес высокий, бор густой. Перемахнул протоку с берега на берег. Проточка метров семь шириной, а Данька разогнался под угор — Иртыш перемахнул бы и каблуков не замочил.

По-за кустами Данька пошел шагом вдоль протоки, путая след, но погони никакой не было, на елани одни телята паслись на привязях.

Лег в осоку, голову на кочку и задумался: а дальше этой кочки куда он теперь?

— На Дальний Восток или на Сахалин если завербоваться? Документов, опять, при себе никаких. Соврать: обокрали. Скажут: восстанови, потом и вербуйся. Нет, видно, без вести не пропадешь, не война. Ну, а куда тогда?

Застрекотала сорока. Она угораздилась на самую-то высокую сухостойную осину и вертелась на голой вершине, как на громоотводе, нещадно крича и дергая хвостом. Солнце садилось, и Данька его уже не видел, а сорока видела, и солнце сороку видело, и хвост ее вспыхивал в лучах то голубым, то зеленым факелом.

— У, лихорадка. Это ведь она на меня блажит, помело пестрое. Кыш, вражина! — дрыгнул Данька ногой.

Сорока зашлась того тошней, к ней, откуда ни возьмись, подсела вторая, третья.

— Да чтобы вас треснуло бы, зануды! — окончательно вывели они Даньку из терпения. — Как на падаль слетелись…

Даньке от такого сравнения стало не по себе. Приподнялся на коленках, вытянул шею, нет ли все-таки кого за протокой. Никого. Встал. Пересек напрямую лесопосадки и, держась краем полосы, пошел в сторону полустанка: другой дороги для него не было, кроме железной. У железной дороги всего много: и концов и средин. И ночь вот она, за лесом. Не за лесом — в лесу уже, рядом крадется. Ночь — друг надежный, не выдаст. Не выдаст, но и завести может, что до утра проплутаешь. Ветерок хоть и небольшой, но паровозные гудки относит, а по звездам ходить он не умеет. И умел бы, так знать надо, над чем какая звезда. Волей-неволей пришлось обогнуть луговинку с таратористой сенокосилкой и выйти к тракту.

«На полустанке меня, ясное дело, — рассуждал Данька, — в первую очередь будут искать, люди не дураки, да зато там и прятаться есть у кого, и переночевать, в крайнем случае».

У виноватого что ни шаг, то крайний случай или авось. Но Данька надеялся не совсем на авось, потому что служил на железной дороге в сторожах давнишний знакомый отца дедушка Евсей, который мог знать, в какую область, а то и в район подалась на шабаш плотницкая артель. Надеялся и каялся, почему он сразу не пошел с отцом-батюшкой. Помахивал бы да потюкивал топориком, зашибал шальную денежку.