Залив Терпения (Повести)

— Неправда, Вася, — мягко сказала Таня. — Где-то в глубине души ты иногда думал так, я же чувствовала…

— Чувствовала… А не чувствовала, сколько раз я потом вспоминал тебя? Не икалось?

Она улыбнулась, но тут же снова стала серьезной.

— И я тебя вспоминала, Вася, и не раз. Да что сейчас говорить об этом… Что было, то было, жизни-то наши разошлись, у каждого теперь своя.

— А может, и не совсем еще разошлись, — сказал вдруг Василий.

— Что?! — посмотрела на него Таня.

— Может, говорю, и не совсем разошлись, — медленно повторил Василий, пристально глядя на нее. Он уже забыл о своей обиде — он видел ее прежней и думал только о том, что эта женщина нравится ему… Нравится — не то слово. Нравилась она ему тогда, в Гагре, а сейчас, когда у них был сын, — а теперь Василий все время не то чтобы помнил об этом, а ощущал это так же хорошо, как и то, что не нужна ему никакая другая женщина, кроме Тани, — сейчас его чувство к ней было другим, куда более сильным и глубоким, и он жалел о том, что не сумеет высказать всего, и все-таки сказал то, о чем подумалось, — что жизни их, может быть, и не совсем разошлись, раз у них есть сын, и на минуту поверил в то, что у них возможно будущее. Втроем. И он продолжал:

— Разойтись-то разошлись, это верно, да почему обязательно насовсем? Почему снова не могут сойтись, особенно сейчас? Все-таки как ни крути, а сын-то наш, мой и твой. Отец-то Олежки я, а не твой муж. И мужа ты не любишь, иначе не сделала бы так…

Он придвинулся к ней вместе со стулом и взял ее за руку.

— Тань, послушай… Веришь или нет, а не забыл я тебя. Ну да, бабенки у меня были, чего греха таить, да ведь это так, мелочь, сегодня есть, завтра нет. А о тебе я всегда помнил. И не будь этой посадки, я все равно приехал бы к тебе, — говорил он, сам веря в это, и вспомнил, как у него не раз появлялось желание и в самом деле съездить к ней. — И сама ты говоришь, что вспоминала обо мне — значит, не так уж… и плохо было тогда у нас. Ведь если бы в самом деле было у нас только это самое «сошлись-разошлись» — не вспоминали бы друг друга, а? Слушай, давай сделаем так: ты разойдешься с мужем, возьмешь Олежку, и мы поженимся, а?

— Что?!

Василий, не понимая ее взгляда, все еще веря в это будущее, неожиданно представившееся ему, заторопился, глотая слова:

— А что? Уйдешь от него, чего тебе с ним жить, раз так, пока где-нибудь комнату снимем, а потом найдем что-нибудь или кооператив построим. Думаешь, я всю жизнь таким бродягой буду? Да я… Тань, да ради тебя я горы сворочу! Заживем втроем, вот увидишь! Ну и что с того, что ты с высшим образованием, а я нет? Я тоже учиться буду, я же не дурак какой-нибудь, просто так уж жизнь у меня… наперекосяк сложилась, что учиться не пришлось… Но ты не бойся, нуждаться и сейчас ни в чем не будешь, сотни две я всегда выколочу, я же умею работать… И мебель такую же купим. Да чего там такую — в десять раз лучше! В последний раз схожу на селедку, тыщи три наверняка заработаю, хватит на первое время. И пить больше все — завязываю… Ты что, не веришь? Думаешь, я совсем уж пропащий человек? Чего ты так смотришь? — медленно трезвея, спросил Василий, выпуская ее руки.

А Таня смотрела на него с таким изумлением, что Василий, поняв наконец, что означает ее взгляд, встал и отвернулся к окну, с мучительным стыдом подумал: «Я-то разливаюсь перед ней, а она… как на вошь, на меня смотрит…»

Встала и Таня, подошла к нему, легко положила руку на плечо.

— Вася…

— Ну?

— Ты… не обижайся, но сам ведь видишь, что это невозможно.

— Чего уж не видеть, — криво усмехнулся Василий. — Совсем уж дураком надо быть, чтобы не понять — не по себе дерево гну. Ты уж извини, что я наговорил тут. Померещилось, что ты… А, чего толковать об этом. Живи, как жила, раз тебя такая жизнь… с коврами да финтифлюшками…

— А что ты о моей жизни знаешь? — так резко сказала Таня, что он тут же обернулся. Таня, сузив глаза, с гневом смотрела на него. — Что ты обо мне из своей норы судишь? Все расписал — мужа не люблю, за ковры да финтифлюшки продалась, с тобой как шлюха сошлась, родила — так мужем прикрылась… Да кто ты такой, чтобы судить меня?

— Да не сужу я тебя, — хмуро сказал Василий, разглядывая ее. — Обидно мне — смотрела ты так, что…

И запнулся, остро почувствовав, что не может найти нужных слов, чтобы объяснить свое состояние. Раньше такого с ним не бывало — с другими женщинами он говорил легко, на удобном и привычном и для него и для них языке. А теперь он хорошо понимал, что, вздумай он объясниться на этом языке с Таней, вышло бы просто грубо, да и все равно не сумел бы объяснить того, что хотел.

Таня несколько секунд молча смотрела на него, отошла и устало села за стол, потянулась за сигаретой.

— Никак особенно я на тебя не смотрела… А ты тоже хорош — чуть ли не прямо обвиняешь меня в продажности, да сам же еще и обижаешься.

— Не говорил я этого, — тихо сказал Василий.

— Не говорил — так подумал, разница невелика… Да ладно, что мы обиды считать будем. Так и быть, попытаюсь рассказать тебе, как все это вышло. Садись.

Он сел, тоже закурил. Таня сказала: