Залог возможности существования

Такое состояние деперсонализации, дереализации сродни ощущению “хожу, как в воду опущенный” и закономерно возникает после любого чрезвычайного эмоционального напряжения, эпизода яркого страха, ужаса, фобического криза. А здесь еще и состояние после операции и наркоза.

Новое состояние рождало новую тревогу. Ему рассказывали, что в начале действия наркоза он грубо бранился “нес чепуху”. Его тревожило не выболтал ли он каких-либо профессиональных тайн. Показалось, что люди вокруг смотрят на него иронично.

Утрата сознательного контроля для него - была сигналом угрозы наиболее ценному. Производственная тайна -той ценностью, которую он обязался не разгласить. Тайна же давала ему ощущение причастности и собственной значительности.

В другой палате лежала его знакомая врач. Он решил, что ей как врачу сказали, как он себя вел на операции, и завел с ней беседу, намереваясь точно выяснить, что было. И окольными путями узнать заодно, чем вреден наркоз. Вреден ли - вопрос не стоял.

Доктор в больнице была на положении больной и естественно о его поведении на операции ничего не знала. Он же “понял”, что она “скрывает”. Что его берегут и не хотят после операции огорчать. Но “не зря же он с детства тренировался подмечать детали - его эта повышенная заботливость не проведет”!

Доктор - приятельница сказала, что во время начала действия наркоза есть стадия обычного опьянения, когда все либо песни поют, либо буянят, что врачи к этому привыкли и не придают значения - “не бери в голову”.

Сразу после этих слов он почувствовал, что в его голове, словно “что-то лопнуло или током ударило, или включилось”.

В состоянии утомления, в астении, в чрезвычайной тишине, при пробуждении и засыпании, в задумчивости нередки состояния, когда тихий звук или слабое ощущение вызывают вздрагивание, испуг, ощущение - “все внутри оборвалось", "лопнуло ”, “щелкнуло ”, “как током ударило ” и так далее.

Ощущение, будто что-то “включилось” - было естественным в состоянии тревоги, на фоне послеоперационной астении, тем более, когда пациент вместо еще полагавшегося лежания занимается напряженной “детективной” деятельностью.

Привычка к техническим решениям помешала отдать себе отчет в том, что ожидаемое и неожиданное совпадение информации, полученной от приятельницы-врача, об обычном во время дачи наркоза “буйстве” пациентов с его “буйством”, подтвердившее для него его версию, что доктор в курсе, скрывает и успокаивает, привычка к техническим решениям помешала понять свое ощущение, как испуг от “подтверждения” догадки. Объяснила незнакомое ощущение уж вовсе по бредовому. “Во время операции ко мне подключили датчики и теперь мои разговоры считывают”. Эта догадка была принята, как истина, и наконец успокоила (!) - он “все понял”.

Встревожило другое. Теперь с кем бы он ни говорил, все будут прослушивать, а если собеседник скажет что-то сомнительное, он окажется невольным провокатором и доносчиком! Это было для него слишком. Он "готов нести ответственность, если разгласил что-либо во время наркоза, но быть причиной бед других он не хочет". Через день он ушел из больницы.

На улице “понял”, что за ним следят, что в проехавшей “скорой” - “группа сопровождения”. Так он назвал предполагаемых преследователей. Дома он попытался покончить с собой. К счастью только поранив себя ножом, но так, что это потребовало еще одной операции.

Я здесь сознательно говорю только о психологических механизмах возникновения бреда у этого увлеченного с детства игрой в детектива тревожно мнительного и подозрительного человека. О некоторых из психологических причин, опуская разговор об особом соматическом состоянии, на фоне которого развился психоз и которое создало для него почву.

Существенно, что весь бред от его предыстории и до конца возник у человека, не терпящего неизвестности, скорого на дающие иллюзию знания и уверенность объяснения, которые, определяя дальнейшее эмоциональное реагирование (пугая) и поведение, делают и то и другое все менее и менее адекватным реальным обстоятельствам.

Секретность на его производстве, как это ни буднично, была никакая. То есть секретные задания могли быть, но их не было. И все прошлые секреты давно были рассекречены.

Брат умер потому, что попал на операцию, боясь ее, чрезвычайно поздно, и врачи уже не смогли помочь.

Его операция проходила без всяких осложнений и, не будь его истерики, проводилась бы, как обычно, под местной анестезией. У него не было бы повода для опасений за свою болтовню, на операции он под наркозом в состоянии возбуждения обругал медсестру и уснул. Да и чего ему было выбалтывать. Ну уж остальное и вовсе явный бред, о котором, вернувшись к той же работе, он вспоминает с двойственным чувством: неловкости и тайной гордости,