Хорошими, если аплодировали, если не хвалили - плохими. Самих по себе людей с их независимыми от нее нуждами и судьбами для нее не существовало. Не было их для нее и как объекта заботы ни за что, просто, чтобы они были. Не было для нее в этом качестве никого - ни друзей, ни мужа, ни матери, ни детей. Людей как людей с их отдельными, своими жизнями для нее не существовало. Они были ее плохие или хорошие, не знающие боли куклы. Боль другого никогда еще не почувствовалась ею как своя. Никогда еще не толкнула ее ни на что такая боль!
Она была еще ребенком этого мира всемогущих неуязвимых пап. Человеком она еще не стала!
...Несъедобное малыш выплевывал. Выбрасывал. Оно не имело для него смысла. Пока...
Не осваивает демонстрант человеческих самостоятельных способов активного удовлетворения потребностей. Не создает сам своих общественных условий полезным для других образом. Не создает их в качестве объектов потребности.
Как и “Маугли” демонстрант только имитирует человеческую деятельность, человеческую речь.
Человеческая среда для демонстранта, как и для Маугли, сигнал пассивного с его стороны удовлетворения ею его нужд. Люди для него - предмет, который сигнализирует удовлетворение всех потребностей, лишь только он его заполучил.
Общество для него и ковер самолет, и скатерть самобранка, и музыкальный ящик и золотая рыбка. Оно - объект его потребности наряду с другими объектами природных потребностей. Способом добывания этого
Отличие этого объекта для демонстранта только в том, что он (объект) не всегда выполняет свою, сигнализируемую им (обществом) ему (демонстранту) функцию. Вопреки самой доброкачественной демонстрации, не удовлетворяет потребностей демонстранта и, более того, игнорирует всю его имитацию.
Ей надо было скорее к маме, чтобы расплакаться, разреветься, разрыдаться... и к папе, чтобы он понял, утешил или прикрикнул...
Шла немножко растрепанная, маленькая забывшаяся девочка и вела дергавшую ее за руку... дочку.
...И ВООБЩЕ! Демонстрант из-за такого вероломства общества переживает “трудное состояние” неудовлетворенности, протестует, обижается, плачет, грозит, стыдит, жалуется высшим инстанциям этого сигнала и, решая вопросы выбора различных людей, мест работы, обществ, стран, жизни и смерти спрашивает: “Что они мне дали!?”
“Что дало мне это общество?...эта революция?!...эта жена!?...этот муж!?...эта страна!? Что мне дала работа!?...И вообще! Что мне дала жизнь!? Что мне дал бог!?...И вообще!...Мир божий не приемлю!..”
Уяснив, что предметы не имеют собственной активности, что они все-таки результат его активности, он на них чаще не обижается, но, сломав ногу, все-таки сетует на жизнь и на пень, о который споткнулся: “За что мне это!?”.
Привыкнув с младенчества к пассивному удовлетворению своих потребностей руками других, он принимает чужую заботу о нем как должное и только при совершенном отсутствии людей или в присутствии врага (античеловека), вне своей общественной среды, в состоянии проявлять самую нормальную человеческую активность, обнаруживая чрезвычайную находчивость и практичность!
Непроявления же заботы о нем он принять не может, для него это равносильно бесчеловечности.
Представьте же какое большинство не занятых только им и не принадлежащих только ему людей он, столкнувшись с ними в практической деятельности, из людей вынужден вычеркнуть, на скольких обидеться. Как одиноко он живет. Как порабощает тех, кто взялся его потребности за него удовлетворять.
Понятно, что в результате столкновения с практической общественной, подчас и природной жизнью, она становится для него сигналом муки и боли обмана ожиданий. Реальная жизнь становится для него сигналом избегания ее.
В своем бегстве демонстрант компенсаторно вымышляет себе особых “истинно заботящихся” о нем людей.
- Приедет лапонька-мама и мы заживем снова счастливо, не замечая всех этих выродков! Ах, почему я не сдохла сразу!?
Выродками эта “интеллигентная” сорокалетняя инженер не называет разве что “лапоньку-маму”, с которой вдвоем она живет.
Вымышленные “истинно-любящие” либо разочаровывают, либо умирают... И тогда одиночество, злоба, бессильная, затравленная или паранойяльная, в кверулянтских склоках и тяжбах со всем миром обида... Либо это самое цветаевское: “Мир божий не приемлю!” и... самоубийство!
Кому легче от объяснений, что ведь она - гений... Что ее замучили!.. И не только непониманием, но и травлей...
А если человек сам выбирает свои обстоятельства? Сам их создает? Сам создает себе или не создает травлю?! Уклоняется от нее или выбирает ее? Если гений, как и всякий человек, - это и дело, и ответственность себя сберечь?
Александр Григорьевич Асмолов , Дж Капрара , Дмитрий Александрович Донцов , Людмила Викторовна Сенкевич , Тамара Ивановна Гусева
Психология и психотерапия / Учебники и пособия для среднего и специального образования / Психология / Психотерапия и консультирование / Образование и наука