Заложник любви

— Я никогда не выбалтывал и не выдавал никаких служебных тайн, никогда не обманывал ничьего доверия, — заявил он гордо и внушительно и, понизив голос, продолжил, — но у меня есть одна неприятная слабость говорить то, что я думаю, если мне что-то небезразлично. В нашей работе это наитягчайший грех.

— Могу себе представить!

— Это самое большое пятно на моей репутации. «Ненадежен», — так они написали в моем личном деле. Почти что «неблагоразумен»! — он нахмурился, посмотрев в свой стакан. — Вам лучше держаться от меня подальше!

— Именно поэтому у вас сложные отношения с алкоголем?

Он не мог притворяться и лгать ей. А это плохой признак! В следующий момент, пожалуй, он уже будет изливать ей свое сердце.

— Нет, немного не так, — он не ждал, что она ему поверит, никто не верил. — Если честно, алкоголь не оказывает на меня никакого действия.

— Вы только делаете вид, что пьяны.

Сердце у него зашлось: она ему поверила! Конни улыбнулась и покачала головой, удивляясь его глупости, встала рядом с ним, прислонилась к перилам и потерлась бедром о его бедро.

— А это настоящий виски? — приподняла она свой стакан.

— Ваш — да, а мой — вода наполовину.

— И все же, если выпить пять стаканов…

— Хоть десять! Алкоголь практически не действует на меня и никогда не действовал. Но иногда все-таки хочется побыть пьяным, понимаете, Конни?

Она улыбнулась тому, что он назвал ее по имени.

— Когда я пью, все видят, что я пьян, и тогда я могу говорить все, что думаю. «А! Старина Этуэлл опять надрался!» — так они говорят. Какой с меня спрос, я пьян!

Конни дотронулась до его руки, тело его напряглось, и он постарался унять предательскую дрожь.

— Давайте без обиняков! Вы имеете наглость высказывать свое никому не нужное мнение вместо того, чтобы помалкивать или вовремя поддакнуть? Никуда не годится! Для дипломата это пренеприятнейшая черта.

— Как раз из-за этой самой черты характера я и оказался тут, — он поднял стакан. — За Лампуру и за прекраснейшую и преданнейшую женщину!

Она пригубила свой стакан. Лицо ее, задумчивое и озабоченное, оживилось. Она улыбнулась:

— За мужчину, создающего себе проблемы, не имеющие никакого отношения к пьянству!

— Насчет пьянства я вам уже все объяснил. Нет такой проблемы!

— Но сейчас вам не дает покоя еще одна.

— Это какая же?

— Как отказать мне.

— Не помню, что вы просили меня о чем-то таком, в чем я мог бы вам отказать, — он провел пальцем по рукаву ее платья и сквозь тонкую ткань почувствовал трепет ее тела, а рука ее покрылась гусиной кожей. — Кто сказал, что я отказываюсь?

Интересно, подумал он, стали твердыми ли сейчас ее соски?

— Вы мне поможете? Может, вы не уверены, что сможете сделать это?

Он недовольно поморщился, обиженный ее вызывающей прямотой, и ощутил себя более трезвым, чем ему хотелось бы.

Ополовинив свой стакан виски, Конни слегка опьянела, и он полагал, что это и было единственной причиной, почему она вдруг наклонилась, устремила к нему сияющие надеждой и звездным светом глаза и положила свою маленькую изящную руку ему на грудь, прикрыв ею его сердце, готовое вырваться из груди.

О Господи! Посмотрите-ка на часы!

Она надула губы и сказала с легким упреком:

— Здесь нет часов, Ник.

Хоть на этот раз она не забыла его имя! Он взял ее запястье и посмотрел на ее наручные часы.

— Скоро полночь.

— А что тогда?

Ник судорожно сглотнул слюну. Предательский ветерок донес до него аромат ее духов, легкий, как воспоминание о сне в момент пробуждения.

В зале танцующие плавали в медленном танце, а он держал ее за запястье, прижав ее руку к своей груди и чувствуя под большим пальцем биение ее пульса. В лунном свете кожа ее казалась бледной. Душный ночной воздух мягко обвевал их своими потоками. Нику захотелось накрыть ее губы своими, чтобы по молчаливому приказу его языка они раскрылись. И они раскрылись.

Ему было безразлично, видит ли их кто-нибудь и сколько людей могут их видеть. Он потерял ощущение времени и реальности. Он был пьян, у него было оправдание, но она-то знала, что это не так. Только она одна могла понять, как ему была необходима женщина, способная, наконец, поверить ему.

— Конни.

— Поцелуй меня еще.

Ракета, врезавшаяся в стену посольства не взволновала бы его больше, чем эта ее хрипловатая просьба. Он обнял ее за талию и прижал ее тело к своему, давая ей понять, каким может быть поцелуй и какие будущие радости он раскроет.

— Ага, вот вы где!

Она отпрянула бы от него, если бы Ник не удержал ее.

— Чуть позже, — сказал он шепотом, чтобы слышать его могла только она.

Глаза его метали молнии. Как это не было глупо, Ник не обратил внимания на предупредительный кашель Каннингэма и скользнул губами по виску Конни, зарывшись лицом в ее каштановых волосах.

— Дай мне пощечину, — прошептал он.

Она колебалась. Он ущипнул ее за ягодицу, она вырвалась из его рук, как ужаленная, и опустила хорошую оплеуху на его правую щеку.

В его ушах ночь взорвалась вселенским звоном. Он закачался на ногах и медленно поднял руку к пострадавшей щеке.

— Почему, мисс Хэннесси? Я и не думал, что вам это может не понравиться.