Заложник времени. Заметки. Размышления. Свидетельства

Может быть, я еще напишу о своих родителях, но это будет уже другая книга. Здесь же расскажу лишь о том, что в них было примечательного, какие свидетельства времени они несли в своей жизни. Среди многих качеств, свойственных им, больше всего запомнилось не знающее устали крестьянское трудолюбие до самой глубокой старости, пока их не одолели хвори и годы. В своей памяти я так и не могу представить их в праздности. Все, что они делали в жизни, меньше всего было посвящено себе и отдавалось без всякой корысти детям, внукам, дальним и близким родственникам. Жизнь не была к ним слишком милосердной, но они никогда не жаловались. Безропотно, сохраняя неизменный оптимизм, несли свой крест, повторяя, как ежедневную молитву, старую крестьянскую заповедь: «Терпение и труд все перетрут».

Не один раз раздумывал я о происхождении многотерпения и безропотности своих родителей. Откуда они? От обычной крестьянской неприхотливости и привычки к нескончаемой череде трудностей, невзгод, сопровождающих их всю жизнь, или от рабской покорности и терпения, унаследованных от отцов и дедов? Однако, думаю, не только это формировало их биографии. Не знаю, разделит ли мое мнение читатель, осмелюсь, однако, предположить, что суть бытия моих родителей, как и других, принадлежащих к поколению, чья сознательная жизнь измеряется таким фатальным рубежом, как 1917 год, определяло время от одного крепостного права к другому: от крепостного рабства, отмененного на Руси только в 1861 году, там истоки их предков, до советского, тоже тяжелого, трагического для крестьян, которое стало сутью жизни моих родителей и моей.

Семья, где родилась и выросла моя мать, была из бедных: и дед, и его братья большую часть жизни, исключая годы обязательной казачьей службы и войн в защиту Царя и Отечества, батрачили и жили у богатых казаков. Они были известными в станице пастухами и искусными наездниками. В этом я мог убедиться сам, когда дед Андрей посадил меня, пяти лет от роду, впервые верхом на коня, а я тотчас же как куль свалился с него, и он, скрывая огорчение, терпеливо показывал, как должен себя вести в седле настоящий казак.

Семья отца была зажиточной, но только оттого, что от зари до зари работала в поле и имела крепкое, при собственных лошадях и волах, хозяйство. По рассказам отца, они, трое братьев и две сестры, работали с малолетства без выходных на своей земле. А вот достаток, как видно, не был особенно велик, ибо все три брата при женитьбе, мой отец это хорошо запомнил, будучи самым младшим, надевали одно и то же парадное пальто и одни сапоги, хотя разница в возрасте от старшего к младшему составляла 8 лет.

Чтобы не оборвалась тонкая нить связи времени между поколениями, попросил я, за три года до смерти, своих родителей написать их биографии: и то, что они помнят сами о своих предках, и то, что они слышали от них. С крестьянской добросовестностью написали мне они свои биографии. Теперь, перечитывая эти записи, не могу сдержать слез – так много оставили они на этих тетрадных страницах в клеточку свидетельств своей жизни, проявив при этом удивительно здравое и спокойное восприятие выпавших на их долю горестей и радостей. Обращают на себя внимание, как черты времени, распространенные в рассказе родителей, в объяснениях крутых перемен их жизни, переездов выражения: взяли, забрали, мобилизовали. Вчитываюсь в корявые строки, размышляю и вижу, как суровое время истории нашего Отечества тяжелым плугом перепахало судьбы моих родителей без жалости и сострадания. И особенно горестной кажется их жизнь оттого, что была она самой обыкновенной, типичной для поколения, для судеб миллионов людей с обычными для всех трагедиями. Страшное было время, если ему были свойственны такие несоединимые в нормальном человеческом представлении понятия, как обычные трагедии.

У матери, в нищей батрацкой семье, которая так и не смогла до ее замужества выбраться из низкой землянки с полом, устланным лишь соломой, было 13 детей. От болезней, эпидемий – спутников нищеты – в раннем возрасте умерло 10. Осталось трое – старший брат Василий, средний Степан и моя мама. В 1919 году, в разгар Гражданской войны, насильно мобилизованный сначала белыми, а потом красными, погиб в оренбургских ковыльных степях Василий. В 1921 году, голодном году на Урале, когда вымерло более трети деревни, Степан в возрасте 20 лет поехал в ближайший город Троицк за хлебом. Поменяв на базаре остатки казачьей одежды на ведро муки, при возвращении с таким «богатством» запозднился и заночевал на одном из придорожных хуторов. Хозяева, недобрые люди, увидев содержимое сумки гостя, убили его ночью и выбросили тело подальше от дома. Так осталась моя мама у родителей одна, единственная надежда и радость.