Заложники

Однажды, в конце ноября, когда земля уже была прихвачена первыми заморозками, возле школы затормозил брезентовый «виллис». Из него вылезли военный в защитного цвета шинели и вооруженный мужчина в штатском. Оба решительно направились к крыльцу. Очутившись в учительской, военный с порога спросил:

— У вас работает некая Леокадия Бержанскене?

— Работает. Она у нас за уборщицу и сторожа, — ответил директор.

— Где она сейчас?

— Дома скорее всего, — директор подошел к окну и показал на домишко возле погоста. — Там она и живет.

Военный тоже остановился возле окна, задержал взгляд на избушке и, обернувшись, грубо спросил:

— Где ее сын?

— Не знаю, — растерянно произнес директор. — Говорят, во время войны пропал.

Военный подозрительно оглядел собеседника и буркнул:

— Бывает, и без вести пропавшие находятся.

Вскоре машина уже стояла возле дома Леокадии Бержанскене. Прихватив с собой хозяйку, незнакомцы уехали.

Сторожиха вернулась домой только на следующее утро. Вид у нее был жалкий и подавленный, воспаленные глаза обведены черными кругами — женщина постарела сразу на несколько лет. Видно было, что силы покинули ее. Директор велел старшеклассницам подмести после уроков в классах. Вместе с девочками осталась поработать и учительница Мажримайте.

Когда уборка подходила к концу, в коридоре показалась тетушка Леокадия, по обыкновению в черном ватнике и с болтающимся на сгибе локтя ведром. Остановившись у входа в класс, она уставилась покрасневшими глазами на девочек.

— К чему вы это, я сама… — тихо произнесла женщина.

— Вам необходимо отдохнуть! — укоризненно сказала Довиле. — К тому же мы кончаем.

Уборщица придирчиво посмотрела на вымытые полы. Казалось, она немного раздосадована тем, что кто-то посторонний сделал за нее привычную работу.

Девочки вскоре ушли по домам, смолкли их звонкие голоса, и в школе сразу стало тихо и неуютно. Леокадия постояла в проходе между партами, потом подошла к Довиле и сказала:

— Спасибо, что подменили меня. Сегодня я и впрямь не работник…

— Что случилось, Леокадия? Куда вас увозили?

Женщина подняла голову, и в ее глазах учительница увидела затаенную боль. Внезапно она бросилась к девушке, обняла ее и разрыдалась. Давясь слезами, стала рассказывать про свои злоключения.

— Затолкали меня в машину, а я сразу и подумала: в Сибирь повезут, не иначе, — устало начала она. — Сижу в уголочке, а они молчат, в рот воды набрали… И так мне захотелось обернуться, в последний раз глянуть на все, что я тут оставляю… А окошечко в конце машины махонькое, пыльное — как сквозь дым все видно. Поглядела я и еще больше расстроилась. Ехали мы долго, а дорога петлистая, ухабистая — напрыгалась я, как картошка в плетенке… По-моему, уже стало смеркаться, когда мы приехали. Вылезай, говорят, только ноги у меня затекли, стала я их разминать, а сама озираюсь вокруг: городок какой-то, несколько домов кирпичных, остальные деревянные… Мостовая булыжная под ногами, клочья сена валяются, каштаны конские. Догадалась я, что это базарная площадь. Повел меня, значит, военный по этому пустырю. А тут снег пошел — будто мухи белые налетели. Площадь сразу белая-белая стала. Гляжу: в другом конце люди в кружок собрались, вроде обсуждают что-то, не поняла толком, что они делают. Увидели нас — и врассыпную, не иначе — испугались. А там, где они стояли, четверо мужчин остались лежать, ногами в нашу сторону. Я чуть не умерла от страху. Остановилась и говорю: я туда не пойду!

Провожатые меня под руки подхватили. «Приглядись-ка внимательнее, нет ли среди них твоего сына», — сказал мне тот, что был в шинели, видно, их старший. А у меня одно желание — ослепнуть, провалиться куда-нибудь, только бы не видеть сейчас ничего. Я ведь его сразу приметила: с краю лежал, на спине. Голову чуть-чуть набок склонил, будто получше разглядеть меня хотел. Лицо уже снегом запорошило, как я и узнала-то его, не пойму… Видно, сердце подсказало… Глаза закрыты, и ни ранки, ни царапинки на лице — спит парень, да и только. И вдруг слышу: «Так который же твой?» Ты не поверишь, голубка, что такое бывает: стою я как каменная, и ни боли, ни холода, ни страха не чувствую. «Нет тут моего сына!» — говорю я, сама уходить собираюсь. Оставила своих провожатых, да и пошла прямиком через площадь. Успела еще заметить, что военный тот стоял как в воду опущенный. Иду я, значит, а сама спиной, кожей чувствую, как меня назад, к нему тянет… Не выдержала все-таки, развернулась и бегом к тому месту. Рухнула возле сына, зарыдала, до тех пор плакала, покуда меня под руки не подняли. Ни о чем спрашивать не стали, лишь отвели в сторонку и оставили у старой коновязи. Сама не знаю, сколько времени я там простояла. Потом старушка откуда-то появилась, утешать меня стала, домой к себе отвела, ночлег предложила.

А наутро гляжу — площадь вся снегом покрыта, все вокруг белым-бело, ослепнуть можно. Будто нарочно снежок аккуратненько все укрыл, загладил, спрятал. И не скажешь, что тут вчера те четверо лежали…