Заложники любви. Пятнадцать, а точнее шестнадцать, интимных историй из жизни русских поэтов

14 января 1817 года Мария Андреевна Протасова и Иоганн (Иван) Филиппович Мойер обвенчались. Жуковский был на свадьбе и еще некоторое время после нее провел в Дерпте. Оттуда писал А. И. Тургеневу: «Свадьба кончена, и душа совсем утихла. Думаю только об одной работе»[15]. Однако на самом деле это не было успокоением. Нужно было заново учиться жить, а вернее, выжить и не потерять себя. «“Шагни, и еще раз”, – твердил мне инстинкт…» – скажет о подобном состоянии поэт иного века. В марте Жуковский с горечью признается: «Старое все миновалось, а новое никуда не годится. С тех пор, как мы расстались, я не оживал. Душа как будто деревянная. Что из меня будет, не знаю. А часто, часто хотелось бы и совсем не быть. Поэзия молчит. Для нее еще нет у меня души. Прежняя вся истрепалась, а новой я еще не нажил. Мыкаюсь, как кегля»[16]. Не так давно была написана Жуковским песня «Кольцо души-девицы…». Словом «песня» обозначался в то время легкий стихотворный жанр, но в этом случае при всей простоте исполнения содержанием она очень походила на печальную элегию. Герой теряет в море кольцо возлюбленной и утрачивает ее любовь. Теперь ему остается только лить слезы по невозвратному счастью:

Вчера ей жалко стало:
Нашла меня в слезах
И что-то, как бывало,
Зажглось у ней в глазах.
Ко мне подсела с лаской,
Мне руку подала,
И что-то ей хотелось
Сказать, но не могла.
На что твоя мне ласка,
На что мне твой привет?
Любви, любви хочу я…
Любви-то мне и нет.

Этот незатейливый финал, стилизованный под фольклорный стих, сильно воздействует на читателя, привыкшего совсем к иной стилистике и к иной риторике. Однако всё оказывается трагически просто и не требует тщательного подбора слов, как в лермонтовском «Завещании»: «Пускай она поплачет… / Ей ничего не значит!»

Надо сказать, что и с течением времени полного и окончательного примирения с обстоятельствами в душе Жуковского не наступило. Он, конечно, старался жить так, как это ему предписывал долг христианина, он трепетно относился к семейному счастью Маши (если согласиться с тем, что счастье это было), но боль утраты его не оставляла, равно как и ревность, равно как и тяжелое ощущение безнадежности. В 1819 году он посвящает своему сопернику стихотворное послание:

Счастливец! ею ты любим,
Но будет ли она любима так тобою,
Как сердцем искренним моим,
Как пламенной моей душою?
Возьми ж их от меня и страстию своей
Достоин будь судьбы своей прекрасной!
Мне ж сердце, и душа, и жизнь, и всё напрасно,
Когда нельзя всего отдать на жертву ей.

Примерно через год после замужества Маши в Дерпте побывал приятель Жуковского Ф. Ф. Вигель, который посетил семейство Мойера и оставил об этом посещении любопытное воспоминание, возможно, немного пристрастное.