Заложники на Дубровке, или Секретные операции западных спецслужб

Тем временем в оперативном штабе, переместившимся на второй этаж госпиталя для ветеранов войны, накапливали оперативную информацию. Прежде всего, было необходимо узнать как можно больше о положении, сложившемся в захваченном здании. Конечно, заложники по мобильным телефонам сообщали некоторую информацию, однако оставалось неизвестным, не фильтруется ли эта информация террористами.

Поэтому, когда к зданию подъехали профессор Руслан Хасбулатов и депутат Государственной думы от Чечни Асламбек Аслаханов и предложили попробовать наладить контакт с террористами, вступить с ними в переговоры, в оперативном штабе согласились. Около часа ночи Аслаханов и Хасбулатов миновали оцепление и направились к зданию. Пустая площадка перед центральным входом театрального центра вся простреливалась террористами; при желании те могли без труда застрелить любого, вступившего на него — и требовалось немало мужества для того, чтобы просто идти к зданию, ежесекундно ожидая выстрела.

Выстрелов, к счастью, не прозвучало; правда, и в здание переговорщиков не пустили. Террористы согласились разговаривать с ними лишь по рации и лишь на условии, что те будут не ближе, чем «на расстоянии автоматной очереди».[106]

По национальности и Аслаханов, и Хасбулатов были чеченцами. То, что их родная Чечня стала ареной военных действий и уже в течение более десятка лет пребывала в состоянии хаоса, этих политиков серьезно волновало. Оба они желали мира в республике, как желал того и всякий нормальный человек; однако именно то, что они были чеченцами, мешало Аслаханову и Хасбулатову взглянуть на проблему беспристрастно. Война, ведущаяся на территории Чечни, к 2002 году была уже, по сути, даже не борьбой за сохранение Чечни в составе России; она была борьбой за то, чтобы Чечня не стала вновь криминально-террористическим анклавом, угрожающим своим соседям. Если бы российские войска имели бы дело лишь с сепаратистами, с ними, в конечном счете, можно было бы договориться о мирном разрешении конфликта; однако в Чечне воевали не сепаратисты. Аслаханов и Хасбулатов этого понять не могли и потому время от времени выдвигали совершенно нереалистичные планы мирного урегулирования (особенно этим отличался Хасбулатов). Естественно, что эта их деятельность российским властям была не очень приятна.

Но для тех бандитов, которые действовали в горах Чечни, для тех, кто захватил здание, где шел мюзикл, Аслаханов и Хасбулатов были лишь предателями, сотрудничающими с российскими властями. Предателями, которыми в определенной ситуации можно воспользоваться, но после победы просто необходимо уничтожить. Для Аслаханова и Хасбулатова нужна была мирная Чечня — и менее всего этого хотелось тем, кто организовывал теракт.

Переговоров как таковых не получилось. Ни вежливость Хасбулатова, ни резкость Аслаханова, который, по словам одного из журналистов, «на чеченском языке костерил шахидов, как начальник УВД в своем кабинете — уличную шпану»,[107] террористов не впечатлили. Они заявили лишь, что хотят вести переговоры с высокими чиновниками.

Вернувшись от захваченного здания, Аслаханов подтвердил, что требование у террористов одно — вывод российских войск с территории Чечни; после того, как в оперативном штабе это поняли со всей очевидностью, стало совершенно ясно, что мирно договориться с бандитами на таких условиях невозможно. Даже если бы руководство страны и согласилось на такие безумные условия, это решение оказалось бы абсолютно незаконным.

Основные принципы ведения переговоров с террористами были зафиксированы в федеральном законе «О борьбе с терроризмом». Переговоры с террористами вести было можно и нужно, однако ни о каком выполнении политических требований террористов не могло идти и речи. Ни на каких условиях.[108]

Бывший в штабе заместитель председателя комитета Госдумы по безопасности Геннадий Гудков вышел к журналистам. «Там действительно, судя по всему, племянник Арби Бараева — Мовсар, — сказал он. — Если это Бараев, то это очень осложняет ситуацию. Он отморозок, и с ним практически невозможно вести переговоры».[109] Это было серьезное заявление: с террористами практически невозможно вести переговоры. По всей видимости, именно тогда было принято принципиальное решение о необходимости штурма здания театрального центра.