Заложники Рока

— Не велено?! Кого не велено — меня?! А ну прочь с моей дороги, плюгавец, покуда я тебя вчетверо не сложил! Поди прочь, говорю!

— Что я слышу — любезный барон Сауселье! Пропустить! — обрадованно крикнул Норонья.

Блестящий барон Горан ди Сауселье, давний знакомец Нороньи, веселый обжора, женолюб и собиратель скабрезных анекдотов, входил в то крайне небольшое число людей, чье общество было Норонье почти приятно — должно быть, вследствие взаимного притяжения двух полных противоположностей. А может, секрет состоял в том, что Сауселье, в отличие от большинства клиентов Тихой Пристани, обитателей Золотой Башни, был от природы неспособен даже к самой простейшей интриге. Барон славился болтливостью и бестолковостью, к тому же с совершенным равнодушием относился к придворной карьере — сотни акров великолепных виноградников на зингарском Полудне приносили ему такой ежегодный доход, что и не снился иным вельможам. Норонья ценил толстяка за неистребимую жизнерадостность, которой так не хватало ему самому. Он любил распить с ним на пару кувшинчик-другой янтарного муската, предоставляя притом барону возможность болтать за двоих, а также беззастенчиво пользовался им как неиссякаемым источником самых интимных дворцовых сплетен, до коих Горан ди Сауселье был весьма охоч.

За что Сауселье ценил главного шпиона Зингары, ведают одни боги. В рабирийской компании Горан ди Сауселье занимал высокую должность тысячника, однако же должности этой был обязан исключительно древности и знатности своего рода. В сущности, нынешние обязанности Сауселье сводились к важному надуванию щек на штабных совещаниях, подписанию не глядя бумаг, каковые подсовывал ему помощник — опытный и хваткий служака, державший в своих руках реальное командование — и, время от времени, к присутствию на строевых смотрах, коими он тяготился до чрезвычайности. Приезду Нороньи барон обрадовался несказанно и постановил себе за правило всякий вечер навещать старого приятеля с кувшинчиком любимого муската. Вот и теперь он ввалился в палатку, сжимая в обеих руках, словно сабельные эфесы, длинные бутылочные горлышки и расточая ароматы вина, жареного мяса, пота и дорогих притираний. «Писарям», при его появлении вскочившим, толстяк буркнул:

— Брысь отсюда, — утвердил глиняные посудины на столе между бумаг и плюхнулся на затрещавший складной стульчик, шумно сопя и утирая лицо кружевным платком.

Норонья взирал на него с приятностью. Визит Сауселье означал, что долгий тяжелый день и впрямь окончен и можно позволить себе немного расслабиться.

— Поразительная жара, — пожаловался барон. — Ничто не спасает — ни тень, ни купание. Вино и то степлилось! И как это вы целый день выдерживаете в шатре, Норонья? Да еще в этом вашем черном камзоле? Уф!

— Так ведь снаружи еще жарче, барон, — отвечал Норонья с улыбкой. Барон тем временем вытянул из ножен охотничий кинжал из узорчатой стали и, выказывая недюжинный опыт, двумя точными взмахами обезглавил обе залитые сургучом бутыли. — А что до камзола, так ведь и вы не в нижней рубахе, верно? Положение обязывает, знаете ли…

— Ваша правда, — кивнул Сауселье, одетый в столь роскошный камзол, что местами дорогая тафта полностью скрывалась под золотым узорочьем. Впрочем, драгоценный наряд был уже изрядно запылен и заляпан пятнами жира и копоти. — Пропади оно пропадом, это положение. Ну-с, приступим! Ничего, что я прямо из горлышка?.. Так даже вкуснее, сами попробуйте. Ох… вот это хорошо. Знаете, у себя в поместье я при такой погоде всегда одеваюсь по простецки. Нет ничего лучше при жаре, чем просторные штаны и рубаха из тонкого льна. А еще у меня в саду сделан эдакий пруд в беседке — залезу в него, бывало, и потягиваю красненькое молодое только что с ледника… красота вокруг, чистое загляденье, птички-цветочки… а видели бы вы, Норонья, какие девочки работают у нас на виноградниках, это что-то!.. Слушайте, когда вся эта нелепица кончится, бросайте вы свои бумажки, приезжайте в Сауселье! Нет, в самом деле!

— Непременно, барон, — с самым серьезным видом отвечал Норонья. Махнув рукой на условности, он так же, как гость, потянул из ровно срезанного горлышка терпкий прохладный мускат. Вино и впрямь показалось ему необычайно вкусным. — О! Из ваших личных запасов, а?

— Ну конечно, драгоценнейший ди Норонья! Разумеется, из моих, из каких же еще? Или вы полагаете, я стал бы поить вас из казенной бочки? Хотите меня обидеть, граф?

— Ни в коем случае, барон. Превосходное вино!

— Ага! Это урожай девяносто восьмого года, такое вино вы будете долго искать и не найдете нигде — только в моих погребах. Прекрасный был год! Я пришлю вам ящик… нет, лучше два. Только непременно напомните, а то я забуду.

— Что нового в Лесах?