Те, кого дожидались, появились вскоре: из тумана вынырнули трое, остановившись, как по команде, в полутора десятках шагов. И странно же выглядела эта троица… Первым шел Блейри. Одетый, как обычно, в черное с серебром, высокий, статный, невозмутимый, с голубой сапфировой звездой в смоляных волосах, гуль шагал широко, упруго и совершенно беззвучно. Под тяжелыми шагами второго тонко скрипел песок, а одежда его — видавшие виды кожаные штаны, сапоги из грубой кожи и просторная льняная рубаха — более подошла бы удалившемуся на покой простому легионеру, ветерану из тех железных людей, чьи клинки во все века служили залогом незыблемости престолов. Блейри подавлял окружающих своим холодным изяществом, его чело украшал сверкающий Венец, средоточие колдовской Силы — и тем не менее рядом с внутренней мощью киммерийца, спокойной и неодолимой, как течение большой равнинной реки, весь этот показной блеск словно бы угасал, ослабевал, производя куда меньшее впечатление.
Умеющий
На фоне этих двоих третий спутник казался серой тенью, выхваченной волею случая из безликой толпы слуг, приспешников и лакеев, и готовой в любой миг вновь бесследно раствориться в той же толпе. Довольно рослый и крепкого сложения, одет, как и прочие дуэргар, во все черное, тусклый взгляд, лицо невыразительное, малоподвижное и совершенно незнакомое как Рейениру с Иламной, так и Коннахару с его подругой. Даже держаться он старался так, чтобы как можно меньше привлекать внимания. Единственное, что отличало его от замерших деревянными истуканами стрелков, это количество и качество навешанного на нем оружия: четыре тяжелых боевых ножа на хитрой упряжи, истертыми рукоятями накрест — под обе руки и разные хваты — на груди и на широком кожаном поясе, узкий черенок за правым голенищем, да еще наверняка что-то метательное укрыто в широких рукавах. Рейе, на своем веку повидавшему немало наемных убийц, хватило трех ударов сердца, чтобы распознать еще одного — распознать и тут же о нем забыть, поскольку в следующий миг Блейри шагнул вперед и заговорил, широко разведя руки, словно намеревался заключить беглецов в объятия:
— Так, так, так! Рейенир Морадо да Кадена собственной персоной в обществе милейшей Иламны и двух моих почетных гостей, застигнут на месте преступления и с оружием в руках! Как нехорошо, Рейе, как некрасиво! Двое на конюшне с перерезанным горлом, в доме, готов биться об заклад, лежат самое малое трое — все твои соотечественники, между прочим!
— Прибавь еще тех троих, которых ты послал за моей головой! — выкрикнула Иламна. Плотный туман скрадывал звуки, и возглас прозвучал совсем не драматично. Блейри укоризненно поцокал языком:
— Ай-яй-яй, вы прикончили Керрита! Он был неплохим, старательным малым, я искренне огорчен… Да вы же просто безжалостные мясники! К счастью, ваши последние жертвы успели позвать на помощь. Керрит, видимо, умер слишком далеко, тех двоих на конюшне вы прирезали сонными — но трое последних вопили жутко. Я слышал их крики прямо здесь, — Князь картинно приложил палец ко лбу, пониже плетеного обруча Венца, — и, должен сказать, это было крайне неприятное ощущение… Но довольно болтовни. Оружие на землю, живо, все четверо! Свяжите их!
Стрелки, словно проснувшись, приподняли луки, четверо или пятеро дуэргар с веревками в руках шагнули вперед.
И тогда, прежде чем Конан или еще кто-либо успел вмешаться, Рейе Морадо да Кадена крикнул во весь голос, замыкая цепь событий и случайностей, ведущую к этому рассвету, обращаясь к светлеющему небу над головой и наступающему летнему дню — выкрикнул слова, всплывшие из глубин памяти и не звучавшие в Рабирийских лесах уже многие столетия:
— Именем правды и памяти, именем тех, кто уже не может отомстить за себя, я, Рейенир, сын Драго, вызываю того, кто забыл лица своих предков! Я объявляю твою власть незаконной, тебя же самого обвиняю в тягчайших преступлениях против своего народа, в убийствах, лжесвидетельстве, черном колдовстве обвиняю тебя пред лицом ушедших и ныне живущих, и самого Предвечного Творца! Я вызываю тебя, Блейри, самозваный князь, на бой до смерти, при свидетелях, честный и равный, если ты не забыл еще, что такое честь — и пусть боги рассудят нас здесь и сейчас! Моррет!