Заложники солнца

– Ну, идиот. Молодой был… Да и вообще, поначалу девчонки с нами не ходили! Я откуда знал, как с ними надо? Всю дорогу пацаны одни. А однажды вернулись, злые до трясучки – поход уж больно пакостный вышел, одного бойца застрелили, другого ранили тяжело, он потом умер… Я тогда в первый раз до бессознанки нажрался. И, говорят, орал, что вот, сколько буду жив – столько и буду Диких глушить! Пока всех не истреблю. А как очухался, Герман велел Олеську с Ларкой тренировать. Сказал, что в следующий поход они с нами пойдут, и не обсуждается. Потому что, сказал, мужики без женщин звереют, и нам с пацанами до Диких – не так уж много осталось… Из-за «Диких» я тогда взбесился, конечно, хоть и виду не подал. И про Олеську, между прочим, не спорил! Она спокойная, слова лишнего не вытянешь. Снайпер отличный. И по характеру – больше на парня похожа, чем на девку. А Ларка – совсем другая! Она ведь, как я тогда наорал, рыдать-то перестала. Только будто застыла вся. «Да, командир» – «Нет, командир». И все! Не человек, а тень ходячая. Вроде ползает. Что скажешь, делает. А сама – не здесь… В тот-то раз мы через две ночи домой вернулись. Дома она отошла, и я Герману не стал говорить. Привык уже, что докторша в отряде есть, да и не погибал никто с тех пор! А сейчас – сам видишь. – Рэд со злостью отшвырнул окурок. – Со мной Ларка говорить не станет. До сих пор боится, что из отряда выкину. Думает, небось, что раз не ревет, так я и не вижу, как ей хреново.

– А что я-то могу сделать? – Кирилл уже понял, что разговаривать придется. И малодушно тянул время.

– Без понятия, – больше, кажется, злясь на собственное бессилие, чем на Кирилла, бросил Рэд. – Хочешь – колыбельные пой, хочешь – целуй взасос. А только мне завтра боец нужен, а не это вот – «Да, командир»! Нас осталось, если забыл, на сотню Диких – шестеро. И если можно сделать так, чтобы не стало пять – это надо сделать. Вот и все.

– Лара… Ты спишь?

Кирилл осторожно присел на край деревянных нар. Там сжалась в комочек под спальником Лара.

Девушка не ответила. Но Кирилл и так знал, что она не спит. Мучительно пытался придумать, что говорить дальше.

– Ты знаешь, мы ведь добыли реактивы, – поделился он. Об успехе экспедиции Лара не спрашивала. Она вообще вопросов не задавала. – Мы такого старика встретили в Омске! Ученого с мировым именем. Он мне такую вещь подсказал! Я бы сам в жизни не додумался.

Лара не шевелилась.

– Я теперь на девяносто процентов уверен, что с воспроизводством все получится, – неловко, делано оживленно продолжал Кирилл. Главное было – не замолкать. У него не хватило бы решимости начать заново. – И, знаешь, – это тоже Борис подсказал – то вещество, которым в Нижнем занимаются, неразрывно с этим процессом связано! Я-то настолько масштабно не смотрел, а Борис сумел все воедино свести. Целую теорию выстроил. Там, видишь ли, в чем дело…

Кирилл сам не заметил, как увлекся. Он ведь до сих пор никому из адаптов об открытии Бориса не рассказывал: времени не было и не было уверенности, что поймут. А сейчас вдруг почувствовал необходимость выговориться. Произнести вслух то, что копилось в голове и блокноте, урывками обсуждалось и записывалось, но пока еще не было даже толком сформулировано.

Лара слушала. Кирилл не видел ее лица – девушка укрылась спальником с головой – но был уверен, что слушает. Не выставила же.

Бункерная вежливость, заставлявшая таких людей, как он сам, изображать заинтересованность там, где ее нет и в помине, адаптам присуща не была. Тратить время на «занудство» они полагали бесполезным и глупым. Если предмет разговора не увлекал, беседа попросту обрывалась, Кирилл давным-давно перестал на это обижаться.

Он постарался изъясняться самыми простыми словами. Формулировки рождались на ходу. Когда перестало хватать слов, вытащил из рюкзака заветный блокнот. Потрепанная, корявая от бесконечных намоканий и высыханий тетрадь была исписана уже полностью, вместе с обложкой. Новые записи пришлось втискивать между старыми.

Убежденность Вадима в том, что в человеческом организме произошел некий молекулярный сбой, который можно будет восстановить с помощью волшебной вакцины, Борис не разделял. Он считал, что проблема глубже и зиждется она отнюдь не на химическом уровне. Детородные клетки нежизнеспособны просто потому, что человеческое тело – в своеобразном представлении Бориса, субстанция едва ли не разумная – само отказывается продолжать свой род, считая, что в нынешних условиях потомству просто не выжить. А посему, нет смысла создавать вакцину – то есть, заниматься тем, над чем еженощно и пока безрезультатно бьются в Бункере. Нужно лишь убедить организм в том, что окружающая среда для следующих поколений опасна не будет! И тогда он поможет себе сам, без всяких препаратов. Жизнеспособность детородных клеток восстановится самостоятельно.