Заложница мафии

В номере тихо. Телефон я раньше всегда на беззвучный ставила. Теперь нет. Боюсь пропустить тот самый важный звонок. И все равно, когда телефон звонит, я оказываюсь не готова. Бросаюсь к нему, руки дрожат, едва не роняю. Виктор.

— Алло!

Голос срывается в едва слышный шёпот. Это видео звонок. Смотрю на Виктора, он изменился за последние годы, что мы не виделись. Не в лучшую сторону. Раздобрел, лысина светится и капелька пота. Значит, волнуется, отмечаю я.

— Какого хуя? — спрашивает он, пытаясь быть спокойным. — Какого хуя, милая, происходит?

— Я же все объяснила, — терпеливо объясняю я. — Я не имею отношения к неудавшемуся покушению. Я буду говорить вам все, что знаю…

Я должна быть послушной и терпеливой. У них мой сын, весь смысл моей неудачной жизни. Ради него я сделаю все.

— Леха у них! — кричит Виктор. — Ты нас всех сдала!

— Ты знаешь, что это не так, Вить…

Употребляю уменьшительно-ласкательную форму имени, как тогда, когда мы были ещё по одну сторону баррикад, чтобы попытаться разбудить в нем былые дружеские чувства. Но нет.

— Щенка тащи, — бросает кому-то он.

И я не сразу понимаю, что щенок — мой сын. А когда доходит, меня парализует от неизбежности происходящего. Чувствую, как ладони становятся скользкими, по спине стекает, щекоча кожу, капля пота. Всё будет хорошо, говорю себе, и сама себе не верю.

— Мама! — кричит Серёжка.

Жадно осматриваю его. Ни синяков, ни ссадин не вижу, щеки кажется, ввалились, глаза блестят лихорадочно, может плакал снова?

— Мой мальчик, — пытаюсь улыбнуться я. — Мы скоро снова вместе будем, только будь сильным ради мамы пожалуйста…

— Мама, забери меня, забери я всегда буду слушаться и игрушки свои убирать…

Он не плачет. Словно устал уже. В детских глазах страх. Его попытки предложить что-то взамен своего счастья убивают меня.

— Мама заберёт тебя, если будет умницей, — зло сказал Виктор. — А пока она, блять, плохо себя ведёт! Не думай, Мирочка, что я из-за тебя твоего сына пожалею. Слишком большое ставки в этой игре, моя жизнь на кону. Мне моя жизнь дороже жизни твоего выблядка.

Поднимает Серёжку за шкирку. Виктор раздобрел, но все ещё очень силен, и мой сын в его руках такой маленький. Как спичка — чуть надави, и переломается навсегда пополам.

Барахтается, пытаясь высвободиться, даже, дотянувшись, пнул моего мучителя. Мне закричать хочется, и сил нет. Хочу остановить все это, но путь только один.

А потом лицо Серёжки бледнеет. Кулаки сжимает. Вижу, как напрягается его грудь, в попытке вдохнуть. Приступ начинается у него, а дышать не могу я, пусть и нахожусь в нескольких сотнях километрах.

— Лекарство, — сипло шепчу я. — Пожалуйста, Виктор, дай ему лекарство.

Виктор отпускает моего сына на пол, я больше не вижу ребёнка, угол стола мешает. Наклоняется ближе и шепчет в самый глазок камеры.

— Если провалишь дело, твоему ребёнку хана.

— Мама, — хрипит Серёжка. — Мама…

— Лекарство! — уже кричу я. — Инъекцию, это быстрее будет! Сейчас, прямо сейчас!

Звонок обрывается. Перезваниваю, меня лихорадит так, что попасть не могу в телефон, пальцы трясутся, не слушаются совсем.

Трубку не берут.

Виктор не может ответить, он делает моему сыну укол, убеждаю себя я. Безуспешно. Хочу выть от осознания какой глубины яму я сама же себе вырыла — краёв не видно.

А вместо этого пальцы свои кусаю, до боли, боль — отрезвляет.

Номер у меня люкс, большой, со смежной гостиной. Я сижу в комнате на полу, сердце стучит так сильно, что не сразу различаю звук чужих шагов. В комнате полумрак, окна зашторены, но я все равно узнаю силуэт, появившийся в дверях. Из сотен тысяч узнаю.

— Мама? — спрашивает Давид. — Он зовёт тебя мамой?

— Я растила его с самого младенчества, — делаю попытку отолгаться я.

Какую часть разговора он слышал? Что именно? Если и слова Виктора, то всему настал пиздец, иного слова не подобрать.

— Я слышал твой голос, — он все ещё показательно спокоен. — Наверное, так львица будет бросаться на защиту своего детёныша. В твоих глазах слезы.

— Соскучилась просто, — слабо улыбаюсь я.

Он подходит ближе. Наклоняется. И первый раз в жизни бьёт меня — пощечина хлестко обжигает кожу.

— Не. Лги. Мне, — чётко и раздельно говорит он. — Не лги, Славка, иначе я убью тебя прямо сейчас.

Я плачу. Не от боли. От страха, что сейчас все провалится. Я не могу ему лгать, но обязана это делать. Не хочу быть здесь, хочу быть с сыном, но…

— Да, это мой сын, — говорю утирая слезы. — Моя работа слишком…опасная. Я хотела обезопасить его максимально, поэтому оформила документы таким образом.

На мгновение закрывает глаза, и я не могу понять, о чем он думает сейчас, а это жизненно важно. Его лицо — как из камня. Суровое. Непроницаемое. Жесткое.

— Где он сейчас?

— В реабилитационном лагере. У него астма…

Наклоняется, заставляет смотреть в глаза. Он зол. Таким злым я его никогда не видела ещё.

— Почему ты здесь тогда? Почему не с ним? Что за глупый риск в казино?

— Мне просто нужны деньги, — устало говорю я.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍