Заложница мафии

Сидела на полу в туалете, вокруг упаковки валяются от теста, бумажки с инструкцией. И телефон звонит, тот самый, что на особый случай. Я на него смотрю, и прячу руки за спиной, чтобы не брать, потому что знаю — этот звонок ничего хорошего не несет. Но не ответить — не могу.

— Здравствуй, Мирослава, — голос Виктора вызывает стойкое ощущение тошноты, и дело точно не в токсикозе. Я сглатываю вязкую слюну, прежде чем заговорить.

— Здравствуй, — отвечаю я ему.

— Послезавтра надо будет нашему другу один сюрприз передать.

Я холодею.

Ну вот оно, то, ради чего меня к нему пристроили, только теперь ситуация осложнилась. Я уже влюблена в Давида по уши, а еще — беременна. Сжимаю в руке все тесты, собранные пригоршней, будто от взора Виктора прячу. Он не видит, он далеко, Слава, только голос твой не должен ничего выдать.

И я стараюсь отвечать так, чтобы у него не возникло ни единой мысли на мой счет.

— Да, конечно. Где забирать?

— Завтра передадим. Будь готова.

— Всегда готова, — Виктор издает довольный смешок и обрывает разговор, не прощаясь.

А я сжигаю все доказательства того, что в моем чреве дитя Чабаша. Никто не должен об этом знать. Если Виктор поймет, что я беременна от Давида, они сделают все, чтобы я родила, а потом просто отнимут моего ребенка.

Я кладу ладонь на плоский еще живот, надуваю его максимально и замираю, глядя в зеркало.

— Все будет хорошо, ребенок, — обращаюсь я к нему, — я обещаю.

А вечером мы сидим с Давидом в ресторане. Музыка живая играет, на столе еды — гора, а мне кусок в рот не лезет. Я на Чабаша смотрю и любуюсь им, какой же он красивый. И думаю, что ребенок от него тоже будет красив.

Он ловит мой взгляд, подмигивает:

— Жри, потом будешь мной любоваться.

К столу вдруг подлетает девушка, в глубоком вырезе платья грудь видна, красивая. И живот, аккуратный, небольшой. На живот я смотрю жадно, исподтишка, чтобы взглядов моих никто не заметил.

— Давид! — и целует Чабаша в щеку. Я напрягаюсь, но улыбку с лица не спускаю, мне ли не знать, сколько у него в жизни было таких красавцев.

— Привет, Диана, — Чабаш даже не поднимается, и позы своей расслабленной не меняет, а Диана в мою сторону не смотрит, будто нет никого возле Давида.

Девица отодвигает стул и садится поближе к нему. Я бровь одну поднимаю, смотрю с усмешкой на Давида, а у него в глаза черти пляшут.

— Диана, я ведь не один, не прикидывайся, что у тебя глаза на жопе, — Диана фыркает только, ничуть его словам не обижаясь:

— Да ладно, я и сама здесь ненадолго. Муженек меня там ждет, — и смеется так, будто шутку смешную сказала. — Ладно, позвони как время будет, мне пора, — и визитку ему под ладонь подсовывает. На ее безымянном пальце мелькает ободок золотого кольца.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

А я смотрю на эту визитку — положит в карман или нет? Сердце неприятно сжимается на мгновение, и хоть я одна из многих, а все же, неприятно. Тем более сейчас, когда под сердцем моим — его ребенок.

Мне бы думать о том, что завтра от Виктора новое задание, и чем оно для Давида обернется, неизвестно, а я не могу.

— Бывшая? — спрашиваю нейтрально, Давид плечами пожимает:

— Типа того.

— Давно расстались? — знаю, знаю, что вопросы эти лишние, но не спросить не могу. — Это же не твой? — намекаю на живот.

И тут же о словах своих жалею, сталкиваясь с его холодным взглядом. От игривого настроения, которое было пять минут назад, ни следа. Передо мной снова Чабаш — криминальный авторитет, один из главных людей этого города.

— Не мой, — отрезает он, — а был бы мой — отправил на аборт. Еще вопросы?

— Нет, — у меня и вправда больше нет вопросов никаких. Теперь я точно знаю, что делать.

Подставить его я не смогу. Помочь мне он не захочет.

Все, что остается — бежать.

Глава 30

Давид

Не было у меня никогда такой семьи. Не было и не будет. Детство свое я отлично помню. Единственным ребёнком в семье был, мама, как понимаю, испытывала за это чувство вины — пусть и не особо религиозными были, но восточный менталитет диктовал свое — отец хотел бы большой семьи. Много сыновей. Зачем они ему, если он и одного любить не умел — не понятно.

Мы вечно мотались по закрытым городам. Маленькой своей семьёй отец управлял так же, как и своими подчинёнными. Одним словом — военный. Жил я всегда по четко по графику, даже в каникулы. Спать до полудня — блажь. В любое время года подъем в шесть. Игрушки — блажь. Ты будущий мужчина. Одна радость, стрелять меня учил с детства, привил любовь к оружию. Вот по банкам на карьере я и возмещал все, чего мне не доставало. Да и если мазал — наказывал.