Заложницы вождя

Ночью больничную палату, похожую на камеру, посетила Эльза. Не говоря ни слова, легко подхватила его под руку, взметнула к окну, и они полетели низко над трубами заводов, к лесопарку, но спускаться к земле не стали, будто в предутреннем сне мягко стелились над бараками «Сиблага». Часовые в будках задирали головы, смотрели им вслед, ссыльные немки тоже смотрели на них и не шевелились. А потом Эльза вдруг очутилась в колонне подруг по несчастью. Их повели по поляне, заросшей странными черными цветами. И тут она снова увидела Бориса. Она подозвала парня и потянулась к его губам. «Иди прочь! — вдруг лихорадочно прохрипел Борис. — Ты умерла, тебя растопило стальное солнце! Мертвым с живыми не по дороге! Иди прочь!»

Во сне вспомнил забытый совет бабушки, перекрестил девушку. И случилось чудо. Эльза вяло шевельнула рукой, от которой чуть заметно поднимался парок, будто попрощалась и растаяла среди черных цветов.

В «ШТРАФНИКИ»

За сутки до заседания трибунала-«тройки» Банатурского под усиленным конвоем доставили в тюрьму, поместили в камеру, набитую подследственными. Воздух в камере был таким спертым, что едва переступив порог, он закачался, как пьяный, и стал судорожно хвататься за стену.

В камере все уголовники ждали решения своей участи. От переполненной параши в углу распространялся тошнотворный запах. Борис, теряя сознание, сполз на каменный пол, в гущу распаренных тел. Какое-то время лежал, ничего не соображая, проваливался в пучину, взлетал к потолку, плыл в белесом тумане. Когда отдышался, стал соображать, что с ним происходит. Следователь толковал: «У нас невинных не сажают». А он? Почему его посадили? Почему собираются судить? А настоящие враги, злодеи, перерожденцы, такие, как Каримов, наживаются на войне, наслаждаются жизнью, купаются в роскоши, насилуют женщин. Н-да, как говорят мудрые: «Нет правды на земле, нет ее и выше». Завтра — трибунал. Будет великое счастье, если «тройка» приговорит его к расстрелу. Отмучился бы сразу, жизнь чертовски надоела, потеряла смысл, краски, вкус. Тюремное заключение — та же медленная смерть.

После обеда обитателей камеры вывели на прогулку. Не ради заботы о подследственных, просто пришло время убирать камеры. Разношерстная толпа вывалила во внутренний дворик, залитый ярким солнцем. Где-то слышались звуки духового оркестра. Борис поднял голову и вдруг вспомнил: «Сегодня — праздник, сегодня 1 Мая — день солидарности народов всего мира! Вот это да! А он — в клетке. Ребята вышли на демонстрацию, улыбаются, несут плакаты. Мысли Бориса вспугнул зычный голос:

— Всем встать в пары! Живо, живо! Разобраться по двое! И… марш по кругу! Не разговаривать! Из строя не выходить! За нарушение — карцер!

Кто-то осторожно тронул Бориса за локоть. Перед ним стоял «Бура», щербато улыбался. Ничего не объясняя, протянул руку:

— Здоров, «выковырянный»!

— Здравствуй! — Банатурский несказанно обрадовался. Великое счастье — встретить в застенке знакомого. — У тебя вроде полон рот зубов был.

— Шабаш, теперь я не кусачий, — грустно прошепелявил «Бура», — оперы повышибли зубы на допросе. — Он встал с Борисом в пару. Не сговариваясь, пошли рядом по кругу. «Бура» мгновенно приспособился к обстановке: когда они поворачивались спиной к калитке, по обеим сторонам которой стояли надзиратели, он шепотом выкладывал новости. Когда пары поворачивались, они шли с каменными лицами. «Бура» быстро рассказал удивительную историю. Борису показалось, что часовые на вышках и надзиратели давали им поблажку, не мешали разговору.

— Мне вменяли «контру», — торопился «Бура», — я отнекивался, на мне провели «термическую обработку» — шпарили кипятком, потом били по зубам никелированными молоточками. И я, гад, сломался. Признался во всех смертных грехах, коих и не совершал, мол, вредитель, шпион, этот, как его, террорист. Тем и спас душу от мук. Ладно, поместили меня в «одиночку». И вдруг… здрасьте-пожалте, входит в камеру сам Каримов.

— Брешешь?

— Чтоб мне сто лет воли не видать! — «Бура» тайком перекрестился. — Каримов сел, угостил папироской, всю пачку оставил. И так все разобъяснил: «Через три дня вас будут судить, это — хреново. Десять лет без права переписки гарантирую. Я же попробую отвести «маслины» от вас с Борисом. За это вы должны напрочь забыть про Эльзу, упрямо толковать, что лезли ко мне в дом с целью хищений. Клятву дал, мусульманин, после суда отправят нас не к «контрикам», а к уголовникам, а оттуда ему нас легче будет вытянуть, руки, мол, у меня длинные. Итак, забудь про девчонку! Спасешься от смерти.

— Пусть стреляют! Не могу отказаться от Эльзы!

— Ну и хрен с тобой, пропадай! — «Бура» досадливо сплюнул. — А я жить хочу, к теплому морю съездить должен, на крупный фарт надеюсь. Девку-то свою с того света не вернешь. — «Бура» был в замешательстве. — Да, Карим предупредил: «Сегодня вечером будет очная ставка, чтоб мы не толковали вразнобой. Раскинь мозгой, блаженный!..»