Заманали!

Я подумал, что надо бы всё-таки заявить о своём присутствии и освободить руки бедной тёте Любе. Гости наверняка уже забыли про ссору, у них там пир горой, а тётя Люба тут лежит и мучается. Если про неё не вспомнят, до утра запросто пролежит. Только не попадёт ли мне потом, что я спрятался на окошке и смотрю на её колготки, трусики и грудь? Хотя я не виноват, что тётю Любу притащили и связали именно в этой комнате. Я сюда раньше всех пришёл, между прочим.

Пока я думал да прикидывал, дверь отворилась, и в спальню проник дядя Боря – поборник цивилизации, прижимающий к подбитому глазу мокрый платок. Глаз заметно опух, нехило тётя Люба ему звезданула. Я понял, что дядя Боря пьян в капусту. Он прислушался к шуму за стеной, прикрыл дверь и подошёл к кровати.

– Любовь Петровна, я искренне сожалею, что нам пришлось применить насилие, – сказал он. – Но пять минут назад вы едва не задушили Стеллу Михайловну и вынудили нас…

– Пошли вы со Стеллой Михайловной… – независимо ответила тётя Люба и стала вертеть связанными запястьями, пытаясь ослабить ремень. – Заманали вы меня!

Дядя Боря понял, что разговор не клеится, но не уходил. Он чутко повёл ноздрями, помахал свободной ладонью перед носом и сказал:

– У вас изысканные духи, Любовь Петровна. Тонкий аристократический аромат! Пахнет как в пьемонтских садах!…

Грузная Любовь Петровна искоса поглядела на него с подушки, ухмыльнулась шоколадными губами.

– Почти угадал, шибздик. Черносмородиновый ликёр, жасмин и фрезия. Серия «Ева классик».

Я тоже принюхался у себя за шторкой. Тётя Люба действительно наполняла своим запахом всю спальню, но никаких садов я не уловил. Наверное, у дяди Бори нос чувствительнее, а я дитя асфальта, городской мальчик. В комнате пахло как в гримёрке нашего Дворца культуры, куда я полгода ходил в танцевальный кружок – сладковатой пудрой, маслянистыми румянами, лаком для укладки волос, брошенными в спешке букетами. Поверх этой композиции плыл густой аромат мокрых подмышек и влажных колготок Любови Петровны.

– Пьемонтские сады, Лигурия, Сицилия!… – с подвыванием произнёс дядя Боря и потёр платком подбитый глаз. – Любовь Петровна, вы не бывали в Италии?

Связанная тётя Люба устала разговаривать лёжа на животе и неловко повернулась набок, лицом к дяде Боре, нисколько не стыдясь голой груди и задранной юбки. От движения её бёдра тяжело колыхнулись и колготки застреляли отражёнными лазерными бликами, словно кто-то палил по углам из фантастического бластера.

– В жопе я была! – грубо сказала она. – Не везёт никто по Италиям, только в бабьей серединке норовят на халяву поскоблить! Подбери слюни, Боря! Сама знаю, что у меня сиськи выпали!

Она опять повозила руками за спиной и скривилась от боли. Ремень был затянут глубоко. Бюст тёти Любы ответно качнулся в такт движению, будто гигантская часовая гиря. Дядя Боря, казалось, смутился от прямолинейности пленницы. Или сделал вид, что смутился.

– Обдумайте моё предложение, милая Любовь Петровна. Поездка в Италию на двоих – это вполне реально. Я человек обеспеченный. Если вам неловко за свой внешний вид… Хотите, я наброшу на вас покрывало?

Сказал он это вежливо, но без особого энтузиазма. По-моему, дяде Боре нравилось созерцать ладную фигуру тёти Любы в спущенном корсете и сияющем капроне. Коленки тёти Любы были увесистыми как ядра чугунного литья в Бородинском военном музее-заповеднике. В пах тонкой струйкой утекала конусообразная завитушка дымчатых трусиков.

Любовь Петровна облизнула глянцевый рот. На ресницах у неё вибрировали капельки мутного пота. Видимо, интеллигентный дядя Боря, ездивший в Италию, не внушал ей опасений, потому что она сказала:

– Не надо меня закрывать, без того жарко. Итальянец нашёлся!… Так и быть, смотри на старую Любовь Петровну, от неё не убудет. Только руками не лезь.

Называя себя старой, тётя Люба, конечно, слукавила. Она полная, крепкая и моложавая женщина. Я слышал, как дядя Женя возле ванной назвал её секс-бомбой, и видел, как он хватал её в суматохе за чёрные плавки-скобочки. Старуху за плавки хватать не станут.

Дядя Боря опёрся на комод и стал смотреть в сторону, хотя украдкой так и облизывал глазами пышную тётю Любу, громоздящуюся на кровати.

– Гм, не сочтите за назойливость, Любовь Петровна, я человек здесь новый… Приятно, знаете ли, познакомиться с яркой и темпераментной женщиной. Меня вот Станислав привёл. А вы подруги с Наташей? Или коллеги?

Наташа – это моя мама, у которой день рождения.

Любовь Петровна явно скучала от светской беседы с дядей Борей и отвечала только потому, что связанной женщине всё равно делать нечего.

– Мы с ней бывшие соседки, в одной коммуналке раньше куковали. На Пролетарской, за старой родилкой.

– Ах, вон оно что! – сказал дядя Боря. – Вас сдружила романтика общежитий. Пуд соли, кухонный союз. «Все жили вровень, скромно так, система коридорная. На тридцать восемь комнаток всего одна уборная…»

– Пять комнат у нас было, а не тридцать восемь, – обиженно уточнила Любовь Петровна, которая вряд ли слыхала балладу Высоцкого.

***