Замаранные

Я прожил в Нью-Йорке четыре года, работая фасовщиком мяса днем и охранником в клубах по ночам, и уже начал сомневаться, что меня здесь ждет новая прекрасная жизнь; я так и не встретил свою любовь, к тому же у меня начали выпадать волосы. Отец, которого я похоронил десять лет назад, продолжал посылать мне из могилы свои приветы. За четыре года в Нью-Йорке тамошние умники достали меня по полной. Из-за постоянных драк с людьми мои костяшки пальцев стали жесткими, как желуди. Вот именно, с людьми. В Большом Яблоке опасность представляют даже женщины и дети. И если я видел направленный в мою грудь нож, мне было все равно, что его держит в руке существо с косичками и молочными зубами. Однажды промозглым осенним вечером я посмотрел на детское личико азиатской проститутки, которую минуту назад вырубил, и решил, что пора убираться из этого города. Ее ножичек с какими-то китайскими письменами на ручке я прихватил с собой, так что он до сих пор у меня.

Я сложил вещи в свой армейский мешок и доехал на поезде до городка Клойстерса, который находится в округе Эссекс, в пригороде Нью-Йорка. Единственная причина, побудившая меня сойти на этой станции, заключалась в висевшем здесь плакате: Клойстерс. Для тех, кто устал от города. Мне это понравилось.

Впрочем, оказалось, что здесь ненамного лучше, чем там. Стоит начать с того, что в Клойстерсе, куда можно попасть на автобусе, перебравшись через Гудзон, находятся игорные дома. А это значит, что на выходные сюда съезжаются все городские задницы, чтобы потратить свои кровно заработанные, поглазеть на голых девиц и переночевать в отелях, которые тут дешевле, чем в Атлантик-Сити. Не говоря уже о том, что собственных придурков у нас и так хватает. В общем, я прожил в Клойстерсе шесть лет и иногда думаю, что, наверное, мне стоило остаться в Нью-Йорке. Даже чаще, чем иногда.

Я решил, что уеду отсюда, как только у меня отрастут волосы. Тогда я буду счастлив. Так я себе говорил. Возможно, это следовало сделать раньше.

Я заставил себя смотреть, как умирает Мейси Баррет, потому что это имеет значение. Нельзя убить человека, а затем отвернуться, чтобы не знать, как он ушел из жизни. Иначе это станет легко и просто. За свою жизнь я убил троих, но тогда все было по-другому. И я никогда не находился настолько близко, чтобы видеть, как дрожат ресницы, и слышать хрипы в груди, похожие на стук маленьких бусин. В армии всегда можно сказать себе: «Ты на войне. Ты получил разрешение на убийство». Но здесь и сейчас, в Нью-Джерси, в лавке, где торгуют пилюльками, случившееся казалось мне неправильным. Считалось, что насильственная смерть осталась в моем прошлом. Доктор Мориарти назвал бы это анахронизмом.

Баррет умирал очень медленно, постоянно дергался, как будто сквозь него пропускали ток, истекая кровью, которая была повсюду.

«А чего ты ожидал? Ты же вонзил ключ в его яремную вену».

Каким-то непостижимым образом мое подсознание звучало как голос Зеба.

Баррет последний раз дернулся и выпустил из руки стилет, который взметнулся вверх, точно палочка чирлидера,[21] и вонзился в плитку подвесного потолка.

Я немного расслабился. В моем своде правил в отличие от других такое убийство считается оправданным. Вот, например, Майкл Мэдден наверняка придерживался другого мнения. Я не сомневался, что Ирландец Майк порежет меня на куски за то, что я прикончил его парня. Все очень просто. И я прекрасно понимал, что следовало максимально запутать следы, чтобы он на меня не вышел.

«Во-первых, запри эту чертову дверь, идиот».

Ключ оставался там, куда я его вонзил. Я не из слабонервных, но вытаскивать его оказалось гораздо менее приятно, чем втыкать. Я услышал знакомый чавкающий звук, как будто ключ нашел себе уютный теплый домик и не желал его покидать.

Знакомый чавкающий звук? По-хорошему, он не должен быть знакомым, но я его уже слышал. Он напомнил мне о том, как однажды я пытался вытащить треугольный кусок шрапнели из собственного бока – до того, как потерял сознание.

Я вставил ключ в замок и повернул его примерно за пятнадцать секунд до того, как одна из клиенток Зеба начала дергать ручку.

– Кронски, козел, – крикнула она прокуренным голосом. – У меня от твоих таблеток понос. Двадцать шесть долларов за понос! Открой дверь, я же вижу, что ты там ходишь.

Силуэт женщины дрожал от ярости или, может, от газов, и я подумал, что, возможно, мне не следовало позволять Зебу делать дырки в моем скальпе, раз он даже нужные таблетки не мог продать.