При такихъ условіяхъ явился въ Петербургъ Каліостро въ сопровожденіи Лоренцы. Здѣсь онъ главнымъ образомъ мѣтилъ на то, чтобъ обратить на себя вниманіе самой императрицы; но, какъ видно изъ писемъ Екатерины къ Циммерману онъ не успѣлъ не только побесѣдовать, но даже и видѣться съ нею. Шарлота Рекке, которая, какъ надобно предполагать, весьма старательно слѣдила за поѣздкою Каліостро въ Петербургъ, пишетъ: "О Каліостровѣ пребываніи въ Петербургѣ, я ничего вѣрнаго сказать не знаю. По слуху же, однако, извѣстно, что хотя онъ и тамъ разными чудесными выдумками могъ на нѣсколько времени обмануть нѣкоторыхъ особъ, но въ главномъ своемъ намѣреньи ошибся». Въ предисловіи же къ книгѣ Шарлоты Рекке говорится «всякому извѣстно, сколь великое мнѣніе произвелъ о себѣ во многихъ людяхъ обманщикъ сей въ Петербургѣ». Въ сдѣланной же при этомъ, неизвѣстно кѣмъ, сноскѣ, — по всей, однако, вѣроятности переводчикомъ — добавляется: «Между тѣмъ не удалось Каліостру исполнить въ Петербургѣ своего главнаго намѣренія, а именно увѣрить Екатерину Великую о истинѣ, искусства своего. Сія несравненная государыня тотчасъ проникла обманъ. А то, что въ такъ называемыхъ запискахъ Кадастровыхъ (Mémoires, de Cagliostro) упоминается о его дѣлахъ въ Петербургѣ, не имѣетъ никакого основанія. Ежели нужно на это доказательство, что Екатерина Великая, явная непріятельница всякой сумасбродной мечты, то могутъ въ томъ увѣрить двѣ искуснымъ ея перомъ писанныя комедіи: «Обманщикъ» и «Обольщенный». Въ первой выводится на театрѣ Каліостръ подъ именемъ Калифалкжерстона. Новое тисненіе сихъ двухъ по сочинительницѣ и по содержанію славныхъ комедій сдѣлаетъ ихъ еще извѣстнѣе въ Германіи».
Далѣе въ «Введеніи» къ той же книгѣ, когда въ помѣщенномъ въ немъ письмѣ изъ Страсбурга къ сочинительницѣ «Описанія», упоминается, что Каліостро разглашаетъ о своемъ знакомствѣ съ императрицею Екатериною II, сдѣлана также сноска, въ которой говорится слѣдующее: «у сей великой Монархини, которую Каліостру столь жестоко желалось обмануть, намѣреніе его осталось втунѣ. А что въ разсужденіи сего писано въ запискахъ Кадастровыхъ, все это вымышлено и такимъ-то образомъ одно изъ главнѣйшихъ его предпріятій, для коихъ онъ отъ своихъ старѣйшинъ отправленъ, ему не удалось; отъ этого-то можетъ быть онъ принужденъ былъ и въ Варшавѣ въ деньгахъ терпѣть недостатокъ, и разными обманами для своего содержанія доставать деньги».
Изъ другихъ свѣдѣній, заимствуемыхъ изъ иностранныхъ сочиненій о Каліостро, оказывается что онъ явился въ Петербургъ подъ именемъ графа Феникса. Могущественный въ то время князь Потемкинъ, вслѣдствіе распространенной молвы о Каліостро, оказалъ ему особое вниманіе, а съ своей стороны Каліостро успѣлъ до нѣкоторой степени отуманить князя своими разсказами и возбудить въ немъ любопытство къ тайнамъ алхиміи и магіи. По словамъ г. Хотинскаго («Очерки чародѣйства». С.-Петербургъ 1866 г.) «обаяніе этого рода продолжалось не долго, такъ какъ направленіе того времени было самое скептическое, и потому, говоритъ Хотинскій, «мистическія и спиритическія идеи не могли имѣть большаго хода между петербургскою знатью. Роль магика оказалась неблагодарною и Каліостро рѣшился ограничить свое чародѣйство одними только исцѣленіями, но исцѣленіями чудесность и таинственность которыхъ должны были возбудить изумленіе и говоръ».
Съ замѣчаніемъ г. Хотинскаго о неблагопріятномъ для Каліостро умственномъ настроеніи тогдашней петербургской знати согласиться вполнѣ нельзя. Сильныхъ умовъ среди ея почти не было, да при томъ одинъ изъ самыхъ замѣтныхъ въ этомъ отношеніи людей той поры, статсъ-секретарь императрицы Елагинъ, явился ревностнымъ сторонникомъ Каліостро, который, по словамъ г. Лонгинова, кажется даже и жилъ въ домѣ Елагина. Скептицизмъ же тогдашняго петербургскаго общества былъ напускной и, по всей вѣроятности, онъ скоро исчезъ, если бы Каліостро удалось подолѣе пожить въ Петербургѣ, пользуясь вниманіемъ императрицы. Нельзя не принять въ соображеніе что скептицизмъ гораздо сильнѣе господствовалъ въ Парижѣ, но и тамъ онъ не мѣшалъ громаднымъ успѣхамъ Каліостро и, безъ всякаго сомнѣнія, неудачи Каліостро въ Петербургѣ зависѣли отъ другихъ болѣе вліятельныхъ причинъ.