Я последовала за ними в примыкавшее к библиотеке помещение, где уже собралась приличная аудитория. В передних рядах стояли плетеные кресла, в которых удобно расположился кое-кто из пожилых членов общества. У одного старика шея была замотана пурпурным шарфом, старушка позади него достала из плетеной сумки разноцветное вязание и защелкала спицами. Мы с Роки сели в середине зала, где стулья были много жестче. Тут собрались люди помоложе: девушки с распущенными волосами и ярко-алыми ногтями и юнцы с волосами почти такими же длинными, как у девушек, и в вельветовых штанах. Я заметила двух-трех американцев, серьезных с виду молодых людей в очках без оправ и с открытыми блокнотами и группку африканцев, говоривших на неведомом мне языке. Повсюду стоял неразборчивый гул голосов.
– Надо же, как интересно они все выглядят, – сказала я, – совершенно непривычно.
– Теперь понимаешь поговорку о том, что в мире всякой твари по паре, – отозвался Роки. – Интересно, зачем нужно столько тварей?
– Чудесно, наверное, увлекаться чем-нибудь научным. Приносит равное удовольствие и старым, и молодым.
– Сомневаюсь, что Елена и Иврард одобрили бы такой настрой, – рассмеялся Роки. – С ваших слов выходит очень похоже на игру в гольф. И помните, мы тут не для развлечения. Доклад будет длинным, а стулья жесткими. Думаю, наше испытание вот-вот начнется.
И действительно, президент поднялся и в ходе краткой невнятной речи представил Елену и Иврарда. Прозвучало это почти так, словно они муж и жена, но он так мило улыбался в редкую бороденку, что на него невозможно было обижаться. Елена с Иврардом сидели по одну его руку, а по другую вел протокол кряжистый рыжий молодой человек, которого назвали секретарем общества.
– А теперь предоставим нашим юным друзьям говорить самим за себя, – сказал президент. – Их доклад называется… – Пошарив по столу, он водрузил на нос очки в золотой оправе и ясным и четким голосом прочел какие-то слова, которые в тот момент так мало для меня значили, что, боюсь, я их тут же забыла. Без сомнения, название доклада сохранилось где-то в архивах или протоколах научного общества.
Я с надеждой посмотрела на проектор, стоявший в дальнем конце зала, но слайдов как будто не предвиделось. Карандаши американцев зависли над блокнотами, старушка на время отложила вязание. Елена Нейпир начала говорить. Могу лишь сказать, что она «начала говорить», поскольку я очень скоро утратила нить того, о чем она говорила, и поймала себя на том, что оглядываюсь по сторонам, рассматривая зал и остальных слушателей.
Зал был с высоким потолком, оклеенным обоями, и вычурной каминной полкой из мерцающего, словно студенистого мрамора. Французские окна выходили на балкон, а за ним виднелось опушенное первой листвой дерево в скверике. Так странно было сидеть в четырех стенах в такой чудесный день. Но нельзя смотреть из окна: доклад большое событие, и мне выпала немалая привилегия.
Определенно жаль, что недостаток образования не позволяет мне сосредоточиться на чем-то более сложном, чем сравнительно прямолинейная проповедь или речи на собрании комитета. Голос Елены звучал так ясно, так компетентно, что я была уверена: то, что она говорит, имеет огромное значение. Роки, наверное, очень ею гордится. Я заметила, что американцы отчаянно строчат в блокнотах. Жаль, что мне не пришло в голову заранее почитать что-нибудь по теме, в этом было бы гораздо больше толку, чем в покупке новой шляпки. Как унизительно сознавать, что все, кроме меня, понимают доклад Елены и способны испытывать ученый интерес к ее словам. Я вперила в нее взгляд с твердым намерением сосредоточиться, но меня отвлекла старушка с вязаньем. Я увидела, что вязанье тихонько выпало у нее из рук, а голова свесилась на грудь. Потом ее голова вдруг дернулась. Оказывается, старушка заснула. Открытие несколько меня утешило, и я снова стала оглядывать зал, на сей раз рассматривая таблички с позолоченными именами тех, кто удостоился за что-то медали либо оказал ту или иную поддержку обществу.
Я зачарованно пробегала глазами списки. 1904 г. – Герберт Франклин Крисп, 1905 г. – Эгфрид Стуммелбаум, 1906 г. – Эдвард Эллис Дарвин Рамбл, 1907 г. – Этель Виктория Торникрофт-Ноллард… Женщина в 1907 году! Что она сделала, чтобы заслужить медаль? Какой была? Я представила себе, как она в длинной юбке шагает по джунглям и бесстрашно расспрашивает туземцев, которые никогда прежде не видели белой женщины. Своего рода Мэри Кингсли[15]
, но, вероятно, еще более удивительная, поскольку была антропологом, а антропологами женщины бывали редко, особенно в 1907 году. Возможно, она сейчас сидит среди стариков в плетеных креслах, возможно, это даже та старушка, что вяжет и дремлет…