Замедленное падение (СИ)

Адам боялся за неё. Он видел, как в ней что-то надломилось, и даже мог предполагать, что послужило причиной. Она только сейчас начинала понимать, зачем она на самом деле пришла в Катакомбы. Что именно её тут ждали. И что от неё в конечном итоге потребуют того, к чему она совершенно не готова.

Адам давно это знал. И был почти уверен в том, что она не справится сама. Он знал, что её надлом уже не срастётся. И всё больше склонялся к тому, чтобы помешать неизбежному случиться. Он чувствовал, что способен на это. Вопрос — какой ценой?..

Во время привалов, лёжа с закрытыми глазами и вслушиваясь в шепчущую тишину подземелий, Адам звал отца. Хотел поговорить, спросить совета. Покаяться… Он ведь понимал, что выполнение Анной её миссии будет означать спасение для расы сородичей Идри. Но он не мог смириться с мыслью о том, через что ей, обычной девушке, придётся пройти ради этого…

Ну хорошо, пусть и не совсем обычной. Она тоже родня им. И тоже не в восторге от этого родства. Она точно так же чувствует себя обманутой, преданной теми, кого любила, кого считала своими родителями. И поэтому для Адама — для обеих его личностей — она стала самым близким на земле существом.

Адам-Незримый горевал вместе со своим народом, но не мог отделаться от чувства обиды за отца: того провозгласили преступником и изгнали всего лишь за то, что он предложил привнести в ход экспериментов чуть больше «гуманизма» — что бы это ни означало в понимании негуманоидной расы. Идри просто хотел дать людям чуть больше информации — он был уверен, что сможет найти добровольцев для участия в исследованиях, что нет необходимости ставить под угрозу жизнь целой расы…

Нашёл бы он добровольцев? Кто знает…

Наверняка нашёл бы. Адам не сомневался в этом. Пока на свете существуют такие люди, как Айви — недостатка в добровольцах не было бы.

Адам-человек с горечью думал о своей матери, которая согласилась на эксперимент над собственным ребёнком, и о своём «человеческом» отце, главе экспедиции 1993 года Питере Вольфе, который покинул Катакомбы живым, в отличие от матери Айви и отца Пауля. Да, Айви в моменты «просветлений» понемногу пересказывала Адаму содержание дневника Роальда Ругге, одного из вернувшихся членов той экспедиции. Ругге покончил с собой через два месяца после возвращения на поверхность. В записке, найденной рядом с телом, были перечислены — и перечёркнуты — имена всех тех, кто спускался вместе с ним и не вернулся. И приписка: «Я иду к вам»…

А о дальнейшей судьбе Вольфа Айви ничего не знала. Возможно, он ещё жив. Вот бы разыскать его, поговорить, посмотреть в глаза…

Хотя зачем? Что он, Адам, мог бы ему сказать? Что надеялся услышать? Предложение помощи? Раскаяние?..

Ну нет. На это рассчитывать не приходится. У них троих есть только они трое. Ни на кого больше во всём свете полагаться нельзя.

Хотя… Как раз в отношении Айви-Анны это, возможно, не совсем верно.

Сейчас Айви замкнулась в себе, оставшись один на один со своим чёрным отчаянием, со своими страхом и раскаянием. Она уже осознала, в какую грязную игру оказался втянутым её отец. Он вынужден был согласиться над эксперимент над своим ещё не рождённым ребёнком, а потом — все двадцать шесть лет жизни Анны — ему приходилось выбирать между двумя кошмарными исходами для неё: либо риск заражения нейрочумой, либо превращение в живой инкубатор для Незримых.

Айви только сейчас начинала осознавать, в каком аду жил все эти годы Патриарх Реджинальд Лестер. И теперь вся многолетняя концентрированная ненависть, которую она изливала на отца, давила ей на совесть, выжигала душу, как кислота. И, возможно, одним из мощнейших стимулов для того, чтобы удержаться по эту сторону безумия и выжить, для неё являлась потребность вернуться к отцу и попросить прощения.

Что ж, в таком деле все средства хороши… Адам даже готов был со всей возможной жестокостью поддерживать в ней это мучительное жжение раскаяния, чтобы она ни на миг не забывала о необходимости снова увидеть над головой голубое небо, а не кирпично-красный каменный свод…

«Идри… Отец. Почему ты не приходишь? Нам нужно поговорить».

Когда пропал Пауль, Айви надломилась ещё сильнее. Адам с трудом уговаривал её есть и пить; пару раз пришлось даже прибегнуть к ментальному воздействию. Осторожно, в пару касаний, чтобы она ничего не заметила. Но она пребывала в столь глубокой прострации, что, скорее всего, не почувствовала бы и более сильного «давления».

Потом Пауля «вернули». Израненным до полусмерти, плохо соображающим — и ненадолго. Судя по всему, от него требовалось только одно: доставить в лагерь этот проклятущий артефакт.

Адам, не обращая внимания на слабые протесты Айви, отобрал у беспомощного, бессвязно ругающегося лучевика фигурку и зашвырнул подальше, надеясь, что она разобьётся, и Чистая Кровь — Проклятая Кровь — выльется и впитается в буро-красные камни.

Да, отец приходил поговорить, как Адам просил. И предупредил его.

— Адам… Проснись.

— Отец? О, наконец-то. Я так долго тебя звал…