Замена

Ибуки суматошным движением поймала брошенные ключи и почти выбежала из медкабинета. Из серебристой пыли, из яркого света — в спасительный полумрак. К сожалению, ей приходится знать много, и именно отчаянное сожаление было написано на лице сбежавшей медсестры.

— В обед приедут полицейские дознаватели, — сказал Кадзи. — Дадите мне список, кого можно опросить.

Вот так: ничего не произошло. То есть, произошло ночью, а только что — ничего.

— Он уже готов.

Инспектор кивнул и встал. Только сейчас я поняла, что не так с одеждой Кадзи: брюки и свитер ему подобрали из первого попавшегося под руку. Джинсы оказались в обтяжку и коротковаты, а вязаная куртка чуть ли не болталась.

— Я пойду в палату.

Прихрамывая, Кадзи пошел к двери. Остановившись около меня, он обернулся:

— Да, и передайте мои благодарности вашему сыну. Надеюсь, с ним все будет в порядке.

Директор не ответил. Снова открылась дверь в полумрак, и в кабинете стало еще тише и просторнее. Доктор Акаги пощелкала зажигалкой, но сигарету не зажгла.

— Он останется?

— Вероятно, да.

— Постоянная резидентура концерна? Здесь, в лицее?

— Возможно.

Я давно не чувствовала себя лишней при таких разговорах. К сожалению, давно.

— Там что-то поменялось, Гендо, — тревожно сказала Акаги, ткнув зажигалкой куда-то в потолок.

— Это неважно. Главное, что все идет согласно плану.

Директор встал и тоже пошел к дверям. В этом учреждении все шло согласно планам: учебным, воспитательным, индивидуальным. И я всегда знала, что есть master plan. Его просто не могло не быть.

— Рей.

— Да, директор.

Я встала. Я отражалась в очках Икари Гендо — головастая, с большим плоским носом и почти отсутствующим телом. Странно, я где-то читала о похожем описании, подумала я. Вроде, так описывают душу: посмертный опыт и прочие мистические переживания.

Душа — это отражение человека в очках бога.

Гениально. Газ на меня все еще действует.

— Рей, присмотри за Синдзи.

— Хорошо.

И снова в серебристом свете образовался прямоугольный провал. Директор ушел, а я поняла, что замена еще на самом деле не готова. Я должна подготовить ее своими руками. Да, Икари-куна разбудили сегодня ночью — в разгар противостояния. Да, судя по словам Кадзи, именно Икари-кун нейтрализовал Ангела.

Все — да. Но он не готов. Будь он готов, не выскочил бы из кабинета с лицом кающегося убийцы. Убийцы, за которым надо присмотреть. Подготовить. Провести. Убийца должен смотреть в очки своего отца и спокойно отчитываться о выполненной работе, как если бы это был отчет о годовом плане или открытом уроке.

— Убийцы, притворяющиеся учеными. Ученые, притворяющиеся учителями.

Я оглянулась: доктор Акаги пальцем крутила на столе пузырек с таблетками. Пузырек шуршал и потрескивал.

— Потрясающий театр для нескольких восторженных критиков, — продолжила женщина. — Ну что, Рей, на сцену?

Глава научного и медицинского отдела лицея грустно улыбалась. Газ действовал и на нее.

— Мне надо в класс, Акаги-сан.

Доктор потянула носом воздух, кивнула:

— Сдай таблетки и возьми новые. Майя сказала, что твои перестали действовать.

Я подошла к столу, достала из кармана полупустую упаковку. В протянутой ладони доктора лежала точно такая же — серая, безликая, никакая. Просто пузырек, голая идея лекарства. Сквозь дымчатый пластик видно было таблетки — таблетки, у которых вкус такой же, как и цвет: серость пыли, которая собирается на кулерах. Слишком знакомо.

— Простите, доктор. Это действительно другие таблетки?

Из взгляда Акаги словно бы выдуло задумчивость.

— Ты взглядом химанализ делать научилась? — резко спросила она и осеклась.

— Простите.

Мне просто надо привыкнуть к мысли, что безликое здесь все — все и всегда, и даже если запах, вкус, цвет меня обманывают, то это означает только одно: меня обманывают запах, вкус и цвет.

— Да это ты прости. Сорвалась, — сказала Акаги, отводя глаза. — Нервы, газ…

Я кивнула и взяла лекарство. Ладонь доктора горела, как если бы женщину терзала лихорадка. Кивнув еще раз на прощание, я вышла и постаралась запомнить странный момент.

«Доктор Акаги только что извинилась».

Это все газ. Не иначе.

* * *

В коридорах было уже много опомнившихся учеников, и я от души надеялась, что хотя бы ко второму уроку удастся собрать их на занятия. В холле фотографировались. Детей разгоняли, но они все равно там фотографировались — у стены, искусанной пулями. Охранники поставили ограждение, и снимки на мобильные вряд ли позволяли что-то там рассмотреть. Но фото у места перестрелки — это так же важно, как поесть, посплетничать в твиттере и… Я плохо понимаю, что у них еще важное есть в свободное время. Точно не учеба.

Сегодня днем это будет в сети. Сегодня днем это уже будет работать на ложь.

«Здесь пристрелили этого зэка. Надеюсь, он горит в аду».

«Поправляйся, Петер!»

«Малк, мы с тобой».

Ученика 2-С Петера Малкуши увезли: тяжелое ранение. Наверное, ему прострелили легкое. Или пуля осталась в брюшине. Его будут оперировать, потом — долго лечить, потом будет курс реабилитации. А потом… Ну, потом они станут выпускниками и все забудут. Потому что до их выпуска в лицее произойдет что-то еще.