Замена

Делает вид, что все хорошо. Правильно. И это — тоже правильно, можно начать и так: «делать вид» рано или поздно станет «на самом деле», и все будет хорошо.

— Осмотритесь, — предложила я. — За спортзалом сосновый бор со скалами.

Айда Кенске, заинтересованно оглянувшись, принялся смотреть на Икари-куна, словно впервые его видел. Лампу у лица погасить он не догадался, поэтому выглядел глупо.

«А вы не составите мне компанию?»

«Хорошо».

Это продолжение диалога читалось в глазах Кенске, как и все завтрашние отголоски. Порой, чтобы забыть ужас, нужно что-то острое и перченое, и когда Кенске не пил и не играл, он мастерски готовил такие блюда.

— А… — сказал Икари-кун. — Эм, спасибо, Аянами. Стадион — это?..

Он изогнул руку, показывая, как собирается обходить корпус.

Я кивнула, чувствуя странную досаду. Он кивнул в ответ:

— Тогда всего доброго.

— До свиданья.

Кенске поднял руку в прощальном приветствии, проследил за уходящим и снова уткнулся в бумаги. Я села на свое место. За окном лес полировал нижний край стремительно желтеющего светила, смолкли голоса.

Потом позади шумно вздохнул скучающий Айда, и я начала собираться.

4: Ночь

Интересно, почему все так вышло. Я рассматривала повисшую на пальце линзу — серебристую, блестящую, еще теплую — и мне было странно. Закончившийся день упорно не желал просто уйти, просто стать вчерашним. Ему не хватало какого-то последнего глотка, последнего выстрела, чтобы счастливо присоединиться к очереди уже убитых мною.

Я сидела перед зеркалом, смотрела разными глазами на кончик своего пальца. Я размышляла, как бы мне избавиться от странного дня. А заодно — почему мне так хочется от него избавиться.

«Икари-кун».

Все, что держало этот день при мне, все, что держало меня в этом затянувшемся сегодня, так или иначе связано с ним. Связь пахла пылью, болью и была похожа на ауру открывающегося микрокосма: сын директора втягивал меня во что-то.

«Нет, не так».

Все было не так. Все. И провал Белой группы, и замена, и участие Икари-куна в нейтрализации Ангела… Я могла множить союз «и» еще очень и очень долго — в такт своим мыслям, в ритме сбивчивых переживаний.

Это был плохой день и отвратительный вечер. Я подготовилась к урокам, сделала все по дому и провела лишних десять минут в сети. Часы в трэе застыли, будто я была внутри Ангела.

«Внутри Ангела».

Убийственная мысль, способная свести с ума. Внутри раскрытого микрокосма исчезает многое, и время — в первых рядах. Там пропадают и другие нужные разуму абстракции — ощущение реальности, например. Там действуют законы сна, дурного кошмара, и стоит только поддаться… Собственно, не стоит.

Ассоциации немедленно потащили из памяти образы.

Мой первый Ангел.

Буднично хлестал такой пошлый и ожидаемый дождь, прямо по ветвистому дереву черкнула трещина. Мир, лишенный своего демиурга, разваливался на куски, а у моих ног догорал пепел, и ногам было непозволительно тепло…

«Я не хочу дальше».

Дальше было пресно и как-то обыденно. Было утро, окрашенное в боль. Был яркий свет, горело от рвоты в носоглотке, меня крепко держали над лотком, и сквозь крики сестер и распоряжения врачей — «Почему у нее оказалось столько таблеток?»

Я вздрогнула. Линза стекла с моего пальца и упала на стол. Она поблескивала в свете лампы — яркая и колючая, а мне было холодно под халатом: холодно смотреть на нее, холодно вспоминать, холодно переживать самый первый раз, когда я осознала, что совершила.

«Ты ведь понял, что убил целый мир, Икари-кун?»

Вторую линзу я чуть не вынула вместе с глазом.

Что с тобой, Рей? Ты ревнуешь? Боишься лишиться опоры под ногами? Потерять убийственный смысл остатков жизни? Или ты просто не можешь смотреть, как рядом, на твоих глазах кто-то проходит твой путь? С самого начала?

«Не хочу этого видеть».

Все верно. Я ставила чайник на плиту, смотрела в ослепшее окно — окно в ночь. Успешно найденная рана кровоточила от моих прикосновений. Странный образ усиливался тем, что меня морозило, словно от настоящей кровопотери. Я отвернулась от черного окна, в котором отражалась кухня и бледный призрак в халате, и посмотрела на полочку с чаями. Белый, зеленый, черный. В отдельных баночках — жасмин, палочки корицы, мята, бергамот. Даже базилик — его подарила мне Майя, уверенная, что чай нельзя испортить ничем.

Даже базиликом.

Я протянула руку и достала корицу. Не знаю даже почему. Просто здесь, на кухне, где даже зеркало было ненастоящим, где уже не было моих фальшивых глаз, я ощутила спасительное безразличие. Уходил во вчера странный день, уходила неясная обида, сочувствие, замешанное на страхе и раздражении.

«Я просто хочу чаю».

В комнате оказалось теплее, чем я думала, в кресле — куда мягче, чем могло бы показаться. Чашка грела руки, на кухне журчал холодильник, за стенами домика — осень. И все. Я поднесла чашку к губам, прислушалась к тому, как звучит дыхание, как запотевает губа и нос. Чай снова победил.