Замена

«Рей, иди спать», — решила я, гася в кухне свет. В темноте особенно остро вспыхнул запах прогорклого красного чая. Дом показался мне особенно пустым и темным, и я поспешила под одеяло. Привычно обожгла холодом кровать, привычно вломилась в голову обезумевшая боль, которой надоело мое невнимание к ней.

Оставалось только лежать, греть постель и одеяло и пытаться закрыть глаза, в которых стояли колючие слезы.

«Глупая боль», — подумала я и заснула.

* * *

В голове плыло что-то сладкое, почти приторное, липкое. Я выпутывалась из него, а оно одурманивало патокой, обволакивало. Ощущение было смутным, но необычайно сильным. Приятно ломили словно бы натруженные суставы. Восприятие собственного тела возвращалось толчками, нехотя и с ленцой.

«Проспала», — поняла я еще до того, как увидела часы.

Дальше был ускоренный ритм всего. Всего — в том числе и боли. Постель — можно не собирать. Притормозить, чтобы угомонить приступ. Умыться.

Линзы.

Взятая было скорость споткнулась. Можно торопливо есть, одеваться, учить урок и пить кофе, даже IV-катетер можно ставить впопыхах. Но нельзя быстро надеть контактные линзы.

Или это я просто не научилась.

«Семнадцать минут урока, — считала я. — Семнадцать тридцать две, тридцать три…» Время бежало от меня — время моего урока, на который меня даже не удосужились разбудить. Почему — решим потом.

Я уже на кухне, а песок в глазах все не проходит. Это не резь, не боль: я правильно поставила линзы, — это всего лишь ночное пробуждение, полное боли, красного чая и молодого Икари, который говорил, говорил, говорил…

«А ты все думала, думала, думала…» — закончила я мысль, ощущая знакомый по предутреннему бодрствованию прилив раздражения. Я ела хлебец, просовывая руки в рукава плаща.

Не забыть вытереть крошки, решила я, распахивая дверь в хмурую изморось. Черная глыба учебного корпуса маячила перед глазами, все остальное терялось за пределами восприятия.

Осторожно, Рей, смотри под ноги и будь осторожнее. Брусчатка, бордюры, лужи. А также коллеги, ученики и прочие.

— Аянами-сан?

Я немного замедлила шаг и повернула голову, ища окликнувшего меня. Им оказался Редзи Кадзи, инспектор и соглядатай концерна «Соул», только одетый в рабочий комбинезон и вооруженный садовыми электроножницами.

— Доброе утро, Кадзи-сан, — сказала я, переведя дыхание.

Мужчина опустил инструмент и оттянул ворот тяжелого свитера:

— Торопитесь? Я вот тоже с утра бодро взялся и что-то быстро скис. Влажность, да?

Я переступила с ноги на ногу: каблуки жгли пятки, предлагая бежать дальше, но странный инспектор — такой молчаливый и угрюмый вчера — почему-то будто держал меня на месте.

Заметив, видимо, что-то, он с полуулыбкой поднял ножницы, кивнул:

— Не спешите, Аянами-сан. Хотя-я…

Он улыбнулся чуть шире и отсалютовал ножницами.

— Хотя так у вас даже румянец есть.

Я смотрела, как он исчезает в кустах, ветви которых запутал туман, в голове звенело прощальное «доброго утра». Последней исчезла улыбка, словно у самого настоящего Чеширского Кота. Потом в сером молоке тонко взвыл невидимый электромотор, хрустнула ветка.

«Потом, Рей. Потом».

Пока я бежала до корпуса, я поняла, что меня так смутило: инспектор-садовник Кадзи Редзи странно держал в руках ножницы.

Вся его поза — слегка размытая туманом, расслабленная — отдавала кислым привкусом угрозы. Как у крови. Как у железа.

* * *

Я замерла на мгновение у двери приемной, отогнала сложные и неприятные ассоциации и вошла.

— Аянами? — удивилась Ая. — Ты вовремя. Я хотела тебя вызывать.

«Хотя бы где-то я вовремя», — подумала я и уточнила:

— Господин директор?

— Он, — заговорщицки понизила голос секретарша. — У него сейчас Икари-сан… То есть, Икари Синдзи-сан. Такой лапочка, прибежал десять минут назад, и директор сначала отменил вызывать тебя. А потом такой по селектору снова, говорит, найди Аянами…

Я оглянулась. За спиной остался сырой коридор, который я впервые будто бы не заметила. И духов Аи я даже почти не слышала. Внутри все сжалось, и горели щеки — вряд ли от спешки.

— Аянами-сан ожидает в приемной, — сказала секретарша в микрофон, а в груди у меня отозвалось глухим ударом.

«Тише, Рей. Тише. Ты всего лишь опоздала. Всего лишь проспала».

— Пусть войдет, — гулко сказал директор Икари.

Шаг, шаг. Двойная дверь.

Икари-кун сидел за столом — большим столом для совещаний — маленький и строгий. Белый свитер, встрепанные черные волосы, серое лицо. Набор оттенков, баланс монохрома. Он кивнул мне, едва обернувшись, и снова посмотрел туда, где сидел его отец.

Неизменный пиджак на спинке стула. Неизменный блеск очков. Только мое настроение каждый раз почему-то другое.

— Аянами-сан, ваше опоздание будет вычтено из жалования. И уясните себе, что присматривать и утешать — это разные вещи. Оба свободны.

Его сын поднял голову и возмущенно произнес:

— Но, отец!..

Икари Гендо промолчал. С его точки зрения мы оба уже вышли.

За дверью приемной, вне зоны действия любопытства Аи Синдзи шумно выдохнул:

— Извините, Аянами. Иногда он такой… Такой.

Я оглянулась:

— Что вы ему сказали?