Замена

Я не получила новую цель.

Мари не получила от меня ответ.

Бесплодная ночь, бесплодно потраченные часы симеотонина. Да, и еще очень хочется пить. Я во всем достигла только отрицательных результатов, можно подвести итоги.

«А». Ангел не повлиял больше ни на кого из лицеистов.

«Б». Ангел затаился, выжидая. «В скобках отметим, — подумала я, зарываясь поглубже в одеяло, — что он достаточно силен, чтобы укрыться от хорошего медиума и от проводника».

От пункта «Б» веяло паникой.

«В». Меня «ведет» от лекарства. Никогда раньше такого не было.

Экран на столе погас, и в серой утренней комнате остались только несколько огоньков ожидающих приборов. Светящиеся точки подрагивали, переминаясь на месте, мне до ломоты в кистях хотелось написать еще пару строчек, и я даже знала, о чем.

Уроки, Рей. Думай лучше о том, что сегодня уроки — после бессонной ночи, после убитой боли и убитого сна. Меня ждал шум классов, в гомоне которых можно попытаться взять реванш. Карточки с конспектами лежали на столе, я знала это так отчетливо, будто видела их, будто они светились кисловатым светом.

«Кофе, — решила я, разматывая одеяло. — Кофе и линзы».

* * *

— Что такое роман?

Класс выжидательно молчал. Вопрос ушел в пустоту, но это и не страшно. Кто-то переглянулся, кто-то еще толком не вошел в класс — этот кто-то еще там, рядом с теплой кроватью, над тарелкой невкусного завтрака, с глотком обжигающего какао во рту. А кто-то и вовсе занимается посторонними делами.

— Юмико, какие романы ты читала?

Она поднимается, и даже в этой скорости — вызов. Она знает, что я видела порхание пальцев по сияющему экрану. Я знаю, что она знает это. Бесконечные зеркала педагогической ситуации.

— «Аромат» Зюскинда, Аянами-сенсей.

Юмико умна и точна. К сожалению, потому что обсуждение этого текста вызвало бурные обсуждения на уроке. Потревоженной выпускнице не терпится мне досадить.

И именно это мне и нужно.

Класс уловил бунт. Сейчас светотень перераспределяется, и кто-то займет оборону вокруг меня, кто-то вспомнит прошлый мятежный урок. Кто-то захочет выспаться.

— Хорошо, Юмико. Почему ты считаешь, что это роман?

Я уже видела ее ответ — ее первый, очевидный ответ, который рвался с ее губ — маленьких, тонких губ будущего топ-менеджера. Ей не нужна литература, она просто хочет быть лучшей. Не без оснований, но и не без труда.

Как раз поэтому она не унизит себя тем самым очевидным ответом: «Потому что так написано в учебнике».

— Это крупное произведение, — сказала Юмико. — Больше, чем повесть…

Уже задумчиво — хоть это вижу только я. Все еще с вызовом — и это развлекает всех. Много лидеров, много звезд, много болезненно высоких самооценок.

Много зависти. На целую крупную повесть.

— Хорошо. «Подземка» — это повесть или роман?

Пока Юмико недоверчиво смотрела на меня, в классе произошло еще несколько событий. Главное, конечно, то, что дети начали втягиваться в игру.

Утро оживало. Я видела это так же ясно, как спрятанные улыбки, как ощущение сокровенной мысли, о которой мечтают многие и многие.

«Сенсей ошиблась».

— Мисс Аянами, Мураками написал рассказ с таким названием.

Это Стивен. И он, пожалуй, не со зла, он искренне меня исправляет, но это крепкий удар по плотине.

— Все верно. Рассказ. Тот самый, который меньше, чем повесть. Та самая, которая меньше, чем роман. Ощущаете?

Они ощущали, а мне было немного неловко за маленькое невинное reductio ad absurdum.

— «Пинбол-1973» — это роман по отношению к «Слушай песню ветра». Напомните мне, что из пары «Игра в бисер» и «Парфюмер» будет считаться романом?

Объем не имеет точки отчета, говорила я, обводя взглядом класс. Объем не играет роли даже для помещения, потому что человек, запертый во дворце, и человек, запертый в карцере — это два узника. Я много чего говорила, тщательно следя за речью.

«Помни, что ты синестетик».

Я помню.

— Вы не придете к пониманию романа, считая килобайты.

Разбить их. Сломать. Выпускники — это гордецы, и работать с ними нужно будто впервые, нужно докопаться до самого дна, не полагаясь на уверенность: я тебя знаю — ты меня знаешь. Меня «ведет» симеотонин, мне хорошо и обманчиво без моей боли, и тикают часы, обозначая, что еще минута прошла зря.

И еще. И еще.

Не пережать. Не смолчать.

— В повести одна сюжетная линия, — сказал Сергей. — А в романе несколько.

Он сейчас надежда на реванш, надежда целого обиженного класса, и мне нужно снова следить, снова держать весь свет в комнате, всю его игру. Это так несложно, когда…

Впрочем, эти мысли лишние. Лишние, навязчивые, будто я хвастаюсь сама перед собой.

Я не буду думать, я просто смягчу нажим.

— Хорошо. А что вы скажете о герое романа?

Он не такой, как все. Он сын своего времени. Он…

Гипотезы, гипотезы, гипотезы. Они не гадают, они предполагают, идут по проторенной Сергеем тропе — ко мне. И мне впервые нужен не тот, кто отзовется, а тот, кто промолчит. Тот, кто понимает, ради чего все это: ради чего эта осень, зачем лицей, почему я задаю вопросы, почему дымоуловители стоят попарно, а около туалетов мобильники теряют сеть.