В университете мне из сострадания дали отпуск. После похорон, после долгих дней с родственниками Робби и всеми, кто считал нас друзьями, я больше не чувствовал необходимости ни с кем разговаривать. Мне хотелось только сидеть дома, читать его записные книжки, просматривать его рисунки и записывать все, что я мог вспомнить о времени, проведенном вместе с ним.
Люди приносили еду. Чем меньше я ел, тем больше они приносили. Я не мог заставить себя оплатить счет, подстричь траву, помыть посуду или посмотреть новости. Два миллиона человек в Шанхае потеряли свои дома. В Финиксе закончилась вода. Вирусная коровья энцефалопатия перешла на людей. Прошли недели, прежде чем это заметили. Я спал днем и не спал ночью, читая стихи в комнате, полной живых существ, которые были повсюду, но не здесь.
Я не отвечал на звонки. Время от времени просматривал голосовые сообщения и почту. Ничто не требовало ответа. В любом случае у меня ответов не было.
И вот однажды пришло сообщение от Карриера.
«Если хочешь побыть с Робби, я это устрою».
– Хорошо, – говорит мужчина, к которому я больше не испытываю ненависти. – Расслабься и не шевелись. Следи за точкой в середине экрана. Теперь пусть точка переместится вправо.
Я не знаю, как это сделать. Он говорит, что в целом мире нет ничего проще. Надо подождать, пока она не начнет двигаться сама. Затем остаться в этом состоянии ума.
Он многим рискует ради меня, нарушая закон. Мы все нарушим его довольно скоро. Но Мартин – не просто преступник. Он тратит бюджет, которого у него нет, питая эти машины энергией, которую скоро будет трудно достать любой ценой. Он сам управляет сканером, уволив всех сотрудников. Его лаборатория, как и многие другие, сворачивается.
Я лежу в трубе и настраиваюсь на шаблон мозга Робби. Тот, который они записали в августе прошлого года, когда мой сын был на пике формы. Нахождение в этом пространстве само по себе помогает мне дышать. Я учусь перемещать точку, увеличивать ее, уменьшать и менять ее цвет. Два часа пролетают незаметно. Карриер говорит:
– Хочешь вернуться завтра?
Я понимаю, почему он мне помогает. Это больше, чем жалость. Как и многие ученые, он жаждет искупления. И по какой-то причине глубоко заинтересован в моем прогрессе. Чтобы это объяснить, нужно гораздо больше знаний о мозге, чем у него. На самом деле тут кроется что-то из области астробиологии. Планеты в зоне обитаемости могут превратить дождь, лаву и толику энергии в нечто самостоятельное и целеустремленное. Естественный отбор может превратить эгоизм в его противоположность.
Я прихожу снова и снова. Учусь повышать и понижать тональность кларнета, замедлять и ускорять его, превращать в скрипку, и это очень просто: надо лишь позволить своим чувствам совпасть с чувствами сына. Меня направляет обратная связь, и все это время мой мозг учится быть похожим на то, что любит.
И вот однажды сын оказывается в моей голове – он живее всех живых. Алисса по-прежнему внутри него. То, что они чувствовали тогда, я чувствую сейчас. Что больше, внешний космос или внутренний?
Робби ничего не говорит. Ему и не нужно. Я знаю, чего он от меня хочет. Всего лишь посмотреть, что там, снаружи. Свет распространяется со скоростью триста тысяч километров в секунду. Требуется девяносто три миллиарда лет, чтобы пересечь космос из конца в конец, мимо черных дыр, пульсаров и квазаров, нейтронных, преонных и кварковых звезд, металлических и голубых уникумов, двойных и тройных звездных систем, шаровых и гиперкомпактных скоплений, галактических приливов, корон и гало, отражательных туманностей и плерионов, звездных, межзвездных и межгалактических дисков, темной материи и энергии, космической пыли, галактических нитей и пустот, и все это существует благодаря законам, проистекающим из вибраций, что измеряются в величинах куда меньших, чем самые маленькие единицы, для которых у нас есть названия. Вселенная – живое существо, и Робин хочет взять меня с собой на обзорную экскурсию, пока не истекло наше время.
Мы вместе поднимаемся на орбиту высоко над тем местом, которое посетили. Мысль приходит ему в голову, и я ее слышу.
О, эта планета была хороша. И мы тоже были хороши – так же хороши, как тепло солнечных лучей, колкий дождь, запах живой почвы, всеобъемлющая песня бесконечного разнообразия, наполняющая воздух переменчивого мира, которого, по всем расчетам, никогда не должно было существовать.