Заметки на полях (СИ)

Кате было не до смеха. Покусывая губы, она, видимо, прикидывала, стоит ли мне рассказывать. Я молчал, помешивая картошку в тарелках. Она уже начинала булькать и издавать съёдобный запах.

— У меня день рождения пятнадцатого, — сказал я, глядя в картошку. — Придёшь?

Катя откашлялась. Хреново…

— Но твоя мама…

— Она в деле, я договорился.

— М-м-м…

— Ну что? — повернулся я к плите задом, к Кате передом. — Всё настолько плохо?

Она задумчиво покачала головой.

— Я надеюсь, ты сейчас не прощаться пришла?

Помотала головой она куда энергичнее. Добрый знак.

— Значит, мы справимся. Слышишь?

Чего-то такого она и ждала, судя по доверчивом взгляду.

— Я поговорю с твоим отцом. Всё, я так понимаю, от него идёт?

Теперь она испугалась. Всё-таки это неизбежно: она чем-то неуловимо похожа на мою маму. Она тоже хочет, чтобы проблемы исчезали, но сама мысль о том, чтобы их как-то решительно решать, приводит её в ужас. А с другой стороны, разве не все мы такие?

— Не надо! — сказала она. — Он на тебя очень злится. Я ему не сказала, конечно, что вчера с тобой была, но…

— Стоп-стоп-стоп! — Я быстро выключил конфорки и взял с тумбочки две подставки под горячее. — Ты не сказала? Они тебя пытали до часу ночи, а ты молчала, как партизан?

— А что мне было делать? — В голосе её зазвучали слёзы. Мне тоже плакать захотелось. Надо же… Да я бы слова не сказал, если бы она объяснила родителям, где и с кем допоздна пропадала. Я бы даже не подумал, что это предательство, или типа того. Но я мыслил взрослыми категориями, а она — она была подростком. Причём, очень хорошим подростком. Из таких, мне кажется, получаются очень правильные взрослые.

Катя молча смотрела, как я ставлю на стол тарелки, а когда я сел напротив неё, добавила:

— Всё равно они всё испортят. Не знаю, как. Но испортят…

Что-то в ней говорило не детское. Что-то давнее, пережитое. Что-то, до чего мне придётся докапываться долго и осторожно. Когда мне будет поверена эта тайна, я стану посвящённым. Это будет некий новый этап в наших отношениях, но время для него ещё не пришло.

— Ничего они не испортят. — Я вытащил из ящика стола две ложки, одну протянул Кате.

— Тогда, на балконе, ты правильно сказал: мы ничего не решаем. Только и можем, что натворить дел, пока никто не видит. А они — доберутся и испортят.

— Так! — Я пристукнул ложкой по столу. — Прекрати слушать всякую ерунду, которую тебе на балконе суицидники рассказывают. Тебе сметаны дать? Или майонеза? Извини, не в курсе твоих отношений с талией.

— А сгущёнка есть? — вдруг спросила Катя.

Я медленно-медленно улыбнулся. Встал, открыл холодильник и вытащил банку сгущёнки.

— Мадемуазель — извращенка. Уважаю. Чту. Разделяю.

* * *

Несмотря на все возражения, Катю я проводил до подъезда. И только там, стоя под козырьком, мы коротко поцеловались впервые за этот день. Не знаю почему, но это казалось правильным. У нас впереди была вся жизнь, и гнать коней сейчас, в самом начале, было бы глупо. Мы позволяли себе неторопливо изведать разные стороны связавшего нас чувства, а не просто объедаться начинкой, оставляя без внимания всё остальное.

— Само не пройдёт, — сказал я на прощание. — Мне придётся поговорить с твоим отцом. И мне важно, чтобы ты в этом разговоре стояла на моей стороне, даже если рядом тебя и не будет.

— Давай только не сегодня? — Она действительно боялась. — Я попробую его хоть немного подготовить…

— День рождения пятнадцатого, — напомнил я.

— Угу… Я приду.

Уже в дверях она посмотрела на меня с каким-то новым беспокойством.

— Ты домой?

— Не… Встречу Гошку.

Беспокойство усилилось. Катя как будто колебалась, но на этот раз не решилась сказать.

— Ладно… До завтра! — И она исчезла в жерле подъезда.

Хм… Интересно, что бы это могло быть? Ладно, посмотрим. Нет той фигни, с которой нельзя было бы справиться. Если это, конечно, не СПИД. Но если СПИД — при чём тут Гоша? Надеюсь, что ни при чём. На всякий случай не буду ширяться с ним одной иглой.

Гошу я встретил, едва отойдя от подъезда. Он плёлся к дому, ощутимо хромая. Даже сильнее, чем после прыжка с бункера.

— Здорово, подранок, — пожал я ему руку. — Как оно в целом?

— Сам-то как думаешь? — буркнул он. — Рыбин, сука…

— Рыбин? — переспросил я.

— Ну а кто? Вчера на перемене в сортир меня затащили, чуть башкой не макнули. Сегодня в коридоре…

— А Катя?

— Чего Катя? — недоумевающе посмотрел на меня Гоша.

— Блин, я же просил её за тобой присмотреть! Хоть бы сказала, что…

Чего угодно я ожидал, только не этого. Гоша вдруг стиснул зубы и что есть мочи врезал мне под дых. Сил у него было не так чтоб много, но злость добавила удару энергии.

— Ох*ел? — выдавил я, согнувшись в три погибели.

— Это ты, мудак, ох*ел! — крикнул Гоша. — Катьку там саму дрочат, как не знаю кого! У неё из-за тебя ни одной подруги не осталось. А этот Рыба, пидор гнойный, ей сегодня такое сказал… Короче, потом меня и отп**дили.

Про боль я забыл. Кровь бросилась в лицо. Вот, значит, как… И она молчала. Ни слова упрёка. Да, побоялась рассказать, что не смогла уберечь Гошу. И теперь наверняка себя ещё и за это грызёт. А я… А я — мудак, тут всё верно.