Заметки на полях

— Да хрен там. Рыба — дебильная школота. У дебильной школоты память — как у золотой рыбки. Ну, может, на месяц его хватит, а потом дёрнет гашика и забудет. Ну или остынет так, что ограничится п**дюлями вместо убийства. Другой вариант — реально на него заявить. И мне этот вариант больше нравится. Насколько я знаю, отчим у Рыбы сильно не любит, когда пасынок в какое-то говно влезает. Вот и пускай повоспитывает своего щенка.

— Да он нас после этого вообще…

— Гош, ну а чего ты хочешь? — развёл я руками. — Ты выбесил самого злобного имбецила школы. Можем, конечно, его убить. Ну, я могу. Хочешь?

Из заднего кармана джинсов я извлёк «бабочку» и повертел перед Гошей. Он, казалось, в транс впал, как если бы я перед ним маятником качал.

— Э, алё, не залипать! — Я щёлкнул пальцами, и Гоша встрепенулся. — Забей, слышь? Просто забей. Я решу.

— Как ты решишь? — с сомнением смотрел на меня Гоша.

— Это моё дело. Спасибо, кстати, что вмешался, хотя это было и необязательно.

— Ага, необязательно! Он бы убил тебя!

— Пф. Подумаешь, великая потеря. Один дебил сдох, другой — сел. Джекпот! Слушай, а времени сколько?

Хреново было в прошлом: мобильника нет, часы у подростка не приживаются, и как во времени ориентироваться — поди догадайся.

Гоша сказал. Я грязно выругался и встал.

— Пора. Охренительнейше пора!

Бабка на нас больше внимания не обращала. Я быстренько обулся, надел разодранную куртку и побежал домой. Пробегая мимо бункера, не удержался и сделал крюк.

Ведро валялось на земле, основательно расплющенное. Рыба, видать, в бешенстве долбанул по нему ногой. Теперь эта лепёшка на ведро даже не походила. Тем не менее, я заглянул внутрь и с мрачным удовлетворением увидел следы крови.

— Подростковая жестокость, — промурлыкал я, отбросив металлический блин. — Ненавижу! А ещё я Гоше ведро торчу, по-хорошему-то…

18

Дома было… весело. Мать рыдала. Тот факт, что я пришёл домой на своих двоих и даже на позитивчике, роли не играл. Разбитая рожа и порваная куртка говорили однозначно: дитё во гробе и уже воняет.

Я несколько минут слушал сумбурные вопли, пытаясь вычленить из них семантическое ядро, и, наконец, преуспел. Когда материнские слёзы немного поиссякли, я заметил:

— Вообще, это не Катя меня избила. С ней мы, наоборот, довольно мило поцеловались. У меня от трогательности до сих пор сердце щемит.

— Так из-за неё ведь! — стонала мать.

— Так нет вроде. Из-за другого.

Хотя… Если уж копать на полный штык, то Коля на меня наехал именно что из-за Кати. В исходном временном срезе — из-за того, что я подогнал Кате конвертик. Так что можно сказать, что Катя во всём и виновата. Родилась, сучка такая, и позволила Сёме в себя влюбиться. Однако эти умозаключения я поостерёгся на маму вываливать.

— Короче, — сказал я, трогая пальцем разбитую губу, — если тебе вдруг интересно, то били меня Рыбин, Игнатьев и ещё какой-то мандюк, с Рыбиным трётся, не могу его вспомнить. Ну, это на случай, если ты решишь вдруг доводить дело до ментов. Потому что сам я не буду — мне лень.

Мама меня удивила. Даже изумила. Нет, она не собиралась доводить дело до ментов. Она боялась ментов. Она жила в святой уверенности, что менты родились перекупленными силами зла и обращаться к ним — себе дороже. Мне пришлось выслушать несколько трагических историй, которые «на работе рассказывали». Суть их сводилась к тому, что потерпевшие люди обращались в милицию, а по итогу садились в тюрьму, платили штрафы, или попросту не получали никакого результата. Разве что негодяи их потом находили и добавляли п**дячек за попытку донести.

— Ну, в общем, ясно, — сказал я. — Главное, что я тебе сказал, и теперь между нами — доверие. Пойду в душ.

— Пообещай, что больше к ним не полезешь! — вцепилась в меня мать.

— К кому?

— К тем, кто тебя бил! Я… Я, наверное, схожу — с директором поговорю.

— Вот это дело — поговори, — одобрил я, уходя от первого, основного вопроса. — Пусть я там хоть чуток жертвой побуду, а то меня все только негодяем видят. Надо, так сказать, создать эмоциональные качели на персонажа. Вот как Северус Снейп, или Бен Лайнус, да? Так это и делается: мотаем героя от состояния «говно» до состояния «герой», и в результате получается конфетка. А я таки пойду всё же помоюсь. Тебе бритву вынести?

* * *

Остальные объяснения я приберёг до утра. Когда без двадцати восемь я сел в прихожей на скамеечку и стал зашнуровывать кроссовки, мама вылетела из кухни и уставилась на меня полными ужаса глазами.

— Побегаю, — кратко сказал я.

— Тебя ведь отстранили!

— Я и не собираюсь на занятия. Сгоняю до стадиона, побегаю. Меня не устраивает моё физическое состояние.

Тут я был предельно искренен. До этой мысли я дополз годам к двадцати пяти и взялся за «железо». Не сказать, чтоб очень уж системно занимался, но задохликом быть точно перестал. Потом, правда, запустил это дело, закурил, записался, на интернет подсел… Ну, там, в общем, сложно было всё.

Мать опять ударилась в слёзы. С её точки зрения я собирался на браконьерную войну с Рыбой.