Заметки, не нуждающиеся в сюжете

Чаадаев о числе, и я немного о том же: числа в природе нет уже по одному тому, что в ней нет единиц измерения и нет нуля. Нуль — это гениальное изобретение человека, к тому же — антиприродное. Природа бесконечна и в наращивании, и в дроблении. Все живое воспринимает окружающий мир только в качестве — холод и тепло далеко небезразличны живым существам. Но измеряет температуру среды обитания и самого себя только человек. Он измеряет все — силу ветра, яркость солнечного света, пространство и время. Дело дошло до того, что человек принял некий день за нулевую величину (Р.Х.), от которой и ведет счет в две стороны — в прошлое и в будущее. Этот счет, кстати говоря, умаляет настоящее, которое одно только и существует для всего остального живущего мира. Число стало в основание всех материальных потребностей человека, число разделило эти потребности на материальные и духовные.

Мысль привела человека к числу, поставила его в зависимость от числа, от количества, сама при этом оставшись независимой, — ее, мысль, по-прежнему нельзя исчислить. Сколько у человека в течение дня было мыслей? Какой продолжительности? Какого размера? Веса? Напряжения?

Постигнув историю возникновения числа, можно было бы ответить и на многие вопросы возникновения современного человека. Чем было для человека число — эволюцией или мгновенным озарением? Или — тем и другим? Однако же человек никогда не постигнет начальных истин своего существования, он их не помнит так же, как не помнит и никогда не вспомнит акта своего рождения, более того — первых двух лет своей жизни. Память же возникает в нем едва ли не одновременно с понятием числа. (Которое и оформляет его до того не осознанные потребности.) Сознание осознает качество (тепло, холод, свет и тьму), сначала усвоенное (отмеченное) нашими органами чувств (слух, зрение и др.), а количество, счет мы определяем с помощью мозгового вещества. Постоянное число в природе (протоны, нейтроны, др.) — это не число, а неизменное качество. Число — это то, что изъясняет природные изменения.

По Чаадаеву:

«В приложении к явлениям природы наука чисел, без сомнения, вполне достаточна для эмпирического мышления, а также и для удовлетворения материальным нуждам человека; но никак нельзя сказать, чтобы в порядке безусловного она в той же мере соответствовала требуемой умом достоверности». Количеств, собственно говоря, в природе не существует, если бы они были, то «уже не Вера двигала бы горы, а Алгебра».

Великий ум в одинаковой мере чувствителен как к безграничности, так и к ограничениям, и вот уже Чаадаев замечает за словом, что оно не всесильно в этом мире; слово тоже недостаточно для того, чтобы вызвать великое явление всемирного сознания, слово — далеко не единственное средство общения между людьми.

Удивляет язык Чаадаева: универсальный, очень разный в зависимости от обстоятельств места и времени.

На следствии он пишет свои ответы следователю, как завзятый чиновник и бюрократ, письма родным — как родным, Пушкину — как Пушкину, письма литературные выглядят так, как будто они принадлежат современному литератору.

Разве что слово «сударыня» присутствует у него повсюду, так ведь и мы имели намерение (Вл. Солоухин) вернуть это слово в наш обиход.

Философия и философичность — это всегда попытка иного существования, иного, но параллельного реальному. Исходная и заключительная точки одни и те же — рождение и смерть, никакими доводами не опровергаемые реальности даже в божественном писании, хотя там есть и «до» и «после». Ничто не опровергает этих двух явлений, но слишком трудно признать единственность пути от одного к другому — это детерминизм, который человеческое сознание принять не может, практика жизни — принять не может. Такого рода принятие — отказ от философии.

Чаадаевская философия причинности, при кажущейся ее космополитичности, на самом деле от начала до конца национальна, поскольку сводит философию к судьбе России. Может быть, и все-то последующие наши философы от Константина Леонтьева до «белоэмигрантов» в Париже — Николай Бердяев, Семен Франк, Сергей Булгаков, а также Павел Флоренский, Николай Федоров, Николай Лосский — представили дело так, что Россия, ее особенности, ее судьба и есть философия. Кажется, небывалый в мире случай, а начало положил Чаадаев. Даже то, что он отказался от православия, принял католичество, дела не меняет: это в поисках все той же России, стремление увидеть ее со стороны. В христианстве, а все-таки со стороны.

Познание методов познания… Гносеология. Смысл смысла. Как бы нам не стало еще труднее жить и думать. Страшно как-то… Уж очень мы расхвастались безграничностью нашего мышления. Безграничность количественная, а — качество? Еще безнадежнее. Куда нас поведут-то — к познаниям третьего, четвертого, десятого порядка? К познанию познанием самого себя — для этого оно и дано человеку?

Те народы живут спокойнее и благороднее, которые исключают некоторые проблемы своего существования из своего сознания.