Заметки, не нуждающиеся в сюжете

Мы этот поступок не осуждали, не обсуждали. Политического смысла он для нас не имел, мы были вне политики, как бы даже и не замечали ни Сталина, ни «врагов народа» — процессы-то шли один за другим, репрессии, высылки, но наш институт они почти полностью обходили. Анисим тоже был аполитичен, тем более его поступок не мог означать ничего, кроме карьеризма.

Вот и вспомнил… Будто бы и ничего, а ведь как много! Берется оно откуда-то — самовоспитание, житейская самошкола. Мы окончили институт, стали инженерами, а еще кончили и эту школу.

Живу не в своей жизни. В чьей-то чужой, не знаю, в чьей. Я о такой и представления не имел, только по отрывочным слухам. О ГУЛАГе и то больше наслышан и начитан, хотя, конечно, знаю: ГУЛАГ — еще хуже, значительно хуже. Никогда не был администратором, не увольнял, не принимал, никому не назначал жалований и плохо, совсем плохо представляю себе, что такое дебeт, а что — кредит.

Помню, правда, что мой отец (мне лет десять-двенадцать) решил из канцеляриста, из продавца книжного магазина стать счетоводом (вот заживем-то), и я бегал по букинистам, по библиотекам, искал для него «Бухгалтерию» Вейсмана. Нашел. Отец изучил Вейсмана и стал счетоводом. Не надолго. Года на полтора. На большее его не хватило — ушел снова в книжный магазин.

А мне вот на старости лет выпало. Жуть! Счета, банковские операции, куда-то деньги сдаем, куда-то платим, где-то, у кого-то я их выпрашиваю. Кто-то предлагает мне купить «НМ», кто-то куда-то вложить наши деньги.

Филимонов — спец! А мы прогорели!

Бухгалтер (ставка в полтора раза больше моей), симпатичная девочка, хочет — приходит на работу, хочет — нет, приходя, что-то мне объясняет, не знаю, что. Но главное, я не могу уяснить себе порядка вещей вокруг — порядка нет, его нет и во мне самом, в моем психическом состоянии. Вот сейчас пишу — где? В очереди, в поликлинике. В редакции не попишешь, там утро начинается только с неприятностей. Излагать их — будет еще неприятнее. Вот когда я чувствую неуместность своих восьмидесяти лет — в 90-е годы в России восемьдесят совсем неуместны, парадокс какой-то, больше ничего, несчастный случай, тем более что голова-то ведь на месте, с ней несчастного случая все еще не случилось.

Слабеет — это правда, но пока не слабее других. Иногда жалею — уж отказала бы, и дело было бы ясное. В чем импотенция — бессилен все это написать, сделать из себя персонаж какого-то произведения, не знаю какого.

Жизнь прожил в удивлении — что такое человек? Как? Откуда? Зачем? Особенно загадочна женщина. Почему человек — такая загадка для самого себя? Ни для одного живого существа в его существовании загадки нет, для человека она изначальна и обязательна, даже если он об этом не подозревает. Значит, он переложил ее на своего одноименного коллегу.

Человек идет по улице на двух ногах. Прямо. Быстро. На мой взгляд, красиво. Любуюсь, однако удивляюсь: ладно, происхождение чего бы то ни было всегда загадочно, но почему сегодняшний-то человек именно такой, какой он есть? Его создала природа, ее условия, но в одинаковых условиях люди различны до такой степени, что не понимают и не знают друг друга… Родные братья и сестры — не знают. Дети и родители не знают.

Мозг — это тайна, да, но ведь и все те функции. которые исполняются помимо мозга, исполняются тоже по-разному? Или помимо — ничего? Уж не мешает ли взаимопониманию слово? Оно ведь столько же универсально, сколько единично?

Публикация Марии МУШИНСКОЙ

Эти воспоминания С.П. Залыгин писал в 1992–1994 г.г. и потом, видимо, почти к ним не возвращался. Он предполагал, что в законченном виде воспоминания могут быть опубликованы, однако завершить работу над ними не успел. Не успел выверить фактическую сторону написанного — события и факты изложены так, как автор их запомнил.

От публикатора.

«Октябрь» 2003, № 9,10,11