Заметки, не нуждающиеся в сюжете

Очень долго меня совершенно не касался вопрос о том, какой я есть, каким должен быть. Каким был, таким и был — все. Вопроса нет. Он и сейчас меня не волнует: поздно волноваться, лучше просто поразмыслить. И только в воспоминаниях этот вопрос возникает. Бог весть с какой силой, но возник.

Так вот, полных шесть лет (1933–1939) я был студентом гидромелиоративного факультета Омского с.х. института. Такие мрачные годы, такое захолустье, а воспоминания о них светлые. Я уже говорил об этом, хочется еще.

Четыре из шести лет я прожил в комнате № 31 шестого общежития (гидромелиофак). Нас было семеро в этой комнате, все учились очень старательно, очень хорошо — никаких особых происшествий и передряг, учились — и все тут. Будто бы даже и рассказать не о чем, но это потому, что в нашей 31-й комнате были, пожалуй, не преувеличу, идеальные отношения.

Я не помню, чтобы кто-то с кем-то хотя бы слегка поругался, поссорился. Не помню, чтобы кто-то о ком-то сказал за глаза, посплетничал. Не помню, чтобы кто-то у кого-то что-то разузнавал — то ли какие-то подробности прошлой жизни, то ли что-то интимное. Не помню, чтобы кто-то у кого-то что-то сдувал, воспользовался чужим проектом, чужим конспектом. Не помню, чтобы кто-то рассказал неприличный анекдот. Правда, ругались запросто, безо всяких причин пересыпали речь матом. Все! Но не я — не было потребности. Не помню, чтобы кто-то сказал что-нибудь скабрезное о наших студентках.

Мы окончили институт и так и не знали — кто из нас из какой семьи, разве только в самых общих чертах (кто и где работал до института — знали). Минимальное вмешательство в жизнь каждого, никаких характеристик и оценок друг друга, никаких друг к другу просьб. Никто из нас никогда не был пьян, хотя раза два в год пятеро из нас (кроме меня) хорошо в течение двух-трех дней выпивали. Выпив, играли в карты и на струнных инструментах — гитара, две мандолины, иногда — балалайка.

Ровно в 23–00 ложились спать, если ложился хотя бы один, то он и тушил свет — и все дела: остальные должны были подчиняться. Рядом, в учебном корпусе, у нас была «чертежка», у каждого свой пульман: хочешь заниматься, гонишь проект — сиди хоть всю ночь. Я ночами никогда не сидел, но и учился, пожалуй, послабее всех в нашей комнате. Я уже тогда что-то писал и публиковал («Омский альманах», помню рассказ «Домой», «В лесу», еще что-то), а еще любил театр — мы с Любой ходили в облдрамтеатр. (Шесть км туда, шесть — обратно пешочком — транспорта не было.)

Не скажу, что наше общежитие было монашеским, нет.

На нашем же курсе, только не в нашей (№ 16), а в другой (№ 17) группе учились Андрей Дв. и Тася Ч. Нельзя было заметить между ними хоть какой-то взаимной симпатии, но раза два-три в год они закрывались на весь вечер то ли в той комнате, где жил Андрей, то ли в Тасиной, и все прочее население этой комнаты (человек шесть) уныло бродило по коридору: «Занято… И скоро ли они там кончат?»

Бывало, кто-то выставлял перед дверями «занятой» комнаты фонарик с красным светом.

Однако и эти случаи проходили как бы незамеченными, никто их не обсуждал, никто не упрекал ни Андрея, ни Тасю, все были заняты учебой, все комнаты старались еще и больше, чем наша, наша была самой способной, вот мы и ложились спать в 23–00, другие не могли себе этого позволить, сидели и зубрили по ночам.

В комнате нашей были дежурства; когда привозили дрова, за дровами бежали все, кто был в наличии, дрова «складировали» под кроватями, дежурный топил печь. В общем-то, было тепло, теплее всего — на нашем третьем, верхнем этаже. Мы очень хорошо (гораздо больше наших доцентов) зарабатывали на практиках, была у нас и «комнатная» собственность: энциклопедия Брокгауза и Эфрона, патефон с набором пластинок, фотоаппарат, струнные инструменты. Покупали в складчину. Когда закончили учебу, разыграли имущество по жребию. Мне достался патефон.

Я сказал бы — настоящая мужская дружба, мужское поведение, весьма уважительное отношение друг к другу. В комнате нашей жили два брата Жихаревых из Смоленской области, старший — Михаил, младший — Анисим. Они оба окончили техникум в Ташкенте, где преподавал их старший брат, видный инженер-гидротехник. Анисим был очень способным, быстрым в проектировании, на лекции он приходил с техникумовским конспектом, и, если наши доценты в чем-то путались, он их поправлял:

— Не так. Надо вот так!

Доцент К.М. Голубенцев, большой дилетант, пожилой уже (строительная механика, сопромат) — тот не стеснялся, спрашивал на лекции:

— Так я говорю, Анисим Андреевич?

— Правильно, правильно! — подтверждал Анисим. Или: — Не туда пошли, К.М.!

Так вот, Анисим вступил в комсомол. Никто из нас ни слова не сказал по этому поводу, но некое замешательство, помню, было, и Анисим это чувствовал (и делал вид, что не чувствует). Это, кажется, единственный случай некоего недоумения, других не помню.