Заметки о Гитлере

В ряду диктаторов двадцатого века Гитлер явно стоит где–то между Муссолини и Сталиным — а именно, при более внимательном рассмотрении, ближе к Сталину, чем к Муссолини. Нет ничего более ошибочного, чем называть Гитлера фашистом. Фашизм — это господство высших классов общества, опирающееся на искусственно вызванное воодушевление масс. Гитлер хорошо воодушевлял массы, но никогда — чтобы опираться тем самым на высшие классы. Он не был классовым политиком, и его национал–социализм был совсем иным, чем фашизм. В предыдущей главе мы уже видели, что его «социализация людей» имеет точные эквиваленты в социалистических странах, как например в нынешнем Советском Союзе и в ГДР — эквиваленты, которые в фашистских государствах развиваются с трудом и подчас к тому же терпят полное поражение. От сталинского «социализма в одной стране» гитлеровский «национал–социализм» (обратите внимание на терминологическую идентичность!) отличается разумеется сохраняющейся частной собственностью на средства производства — для марксистов это существенная разница. Остается открытым вопрос — действительно ли она столь существенна в таком тоталитарном государстве, как гитлеровское. Но разница с классическим фашизмом Муссолини в любом случае еще существеннее: никакой монархии, а потому никакой смещаемости и сменяемости диктатора, никакой прочной иерархии в партии или в государстве, никакой конституции (в том числе и никакой фашистской!), никакого действительного союза с традиционными высшими классами, меньше всего какой бы то ни было помощи для них. Внешние проявления являются символичными для весьма существенного: Муссолини одевал фрак столь же часто, как и партийную униформу. Гитлер носил фрак только при необходимости в переходной период 1933–1934 гг., пока Гинденбург еще был рейхспрезидентом и Гитлер должен был поддерживать видимость своего союза с Папеном. После этого он носил только униформу — как и Сталин.

Напрашивается еще одно последнее краткое промежуточное соображение, прежде чем мы от внутриполитических успехов Гитлера 1930–1934 гг. обратимся к его столь же легко объяснимым в свете исторического контекста внешнеполитическим успехам в 1935–1938 гг. Часто спрашивают: был ли бы у Гитлера такой же шанс, как в 1930 году, если бы он сегодня появился в Федеративной республике — особенно если бы экономический кризис и безработица приобрели такие же масштабы, как тогда в Веймарской республике? Если наш анализ захвата власти Гитлером верен, то ответ выходит успокаивающим: нет, у Гитлера не было бы такого же шанса. И нет именно потому, что в Федеративной республике не существует отрицающих государство правых, которые подготовили бы для него разрушение государства.

Ведь государство не распадается сразу же вследствие экономического кризиса и массовой безработицы. В противном случае, например, и Америка Великой Депрессии со своими 13‑ю миллионами безработных в 1930–1933 должна была бы распасться. Веймарская республика была разрушена не вследствие экономического кризиса и безработицы, хотя естественно они внесли вклад в настроение упадка, а вследствие уже до того установившейся решимости веймарских правых ликвидировать парламентское государство в пользу неясно задуманного авторитарного государства. Также оно не было разрушено Гитлером: он нашел его уже разрушенным до него, когда стал рейхсканцлером, и он лишь лишил власти то, что они разрушили.

Большая разница между Бонном и Веймаром при теперешних обстоятельствах однако в том, что в Федеративной республике больше нет политической силы, которая разрушила Веймарскую республику, а именно отвергающих государство правых. Возможно, что как раз их поражение в конкуренции с Гитлером и горький, частично кровавый опыт их долголетних напрасных попыток оппозиции против него привели немецких правых к идее республики, к парламентаризму и к демократии. Во всяком случае со времен Гитлера они научились тому, что лучше им в качестве парламентской партии меряться силой с другими, левыми парламентскими партиями в переменной борьбе правительства и оппозиции, чем пытаться конкурировать за руководство авторитарным государством с популистско–демагогическим диктатором. Основание ХДС[11], сплава католического центра с бывшими правыми партиями, отмечает это фундаментальное изменение сознания правых и является в немецкой политике столь же важным событием века, как и превращение СДПГ из революционной партии в парламентскую тридцатью годами ранее.