Заметки о России

Что же касается собранных во время путешествия кавказских лингвистических материалов, то к ним Раск вернулся в последний год жизни. Получив наконец постоянную профессорскую должность, Раск написал и опубликовал «программную» работу в преддверии торжественного собрания Копенгагенского университета 10 ноября 1832 г., в котором он уже не смог принять участие. Она, по-видимому, оказалась одновременно как первой публикацией грузинских материалов, так и последней прижизненной публикацией Раска, умершего 14 ноября (напечатана она была между 1 и 10 ноября). В этой работе Раск разобрал вопрос о транслитерации грузинских и армянских текстов «европейскими буквами», то есть латиницей, в целях этимологических и компаративистских изысканий[108]. И одно из последних воспоминаний о Раске также связано со вновь пробудившимися в нем кавказоведческими интересами. Его друг, филолог-классицист Р. Й. Ф. Хенриксен (1800–1871), застал Раска занятым грамматическими изысканиями «примерно за месяц до его смерти ‹…› насколько помнится, с грузинской Библией перед ним»[109].

Сохранилась переписка Раска с российскими учеными, с которыми он познакомился во время своего большого путешествия. Узнав о возвращении Раска из Индии, П. И. Кёппен обратился к нему как к своему близкому другу и передал новости об общих знакомых, в частности о И. Н. Лобойко, которого Раск «сделал скандинавом» и который получил должность профессора в Вильне[110]. Во втором сохранившемся письме, от 8 (20) мая 1824 г., Кёппен выразил недовольство, что после путешествия Раск вместо ожидавшихся от него трудов по языкам Азии опубликовал испанскую грамматику — в отличие от Ф. Боппа, работавшего над грамматикой санскритской. Вдобавок он дал дружеский и опять-таки некорректный совет: «Я, однако, хотел бы надеяться, что Вы в Вашем издании зенд-авесты не сопроводите текст на языке оригинала одним лишь датским переводом. Все же позаботьтесь о том, чтобы и чужеземцу не пришлось ломать себе голову»[111]. По-видимому, с Кёппеном своими чувствами по отношению к немцам Раск не делился… Возможно, на этом их переписка и закончилась.

Переписка с Лобойко также не была продуктивной, но не по причине уязвленного самолюбия или патриотических чувств. Раск ему написал первый, вспомнив о нем, по-видимому, благодаря письму Кёппена, и просил ответить на немецком, так как русский он подзабыл, а Лобойко будет трудно писать по-датски[112]. Лобойко ответил подробным письмом о работе в Виленском университете, о городском обществе, об этнической и языковой ситуации в Виленской губернии, об общих петербургских знакомых (в том числе о графе Румянцеве и о П. И. Кёппене), наконец, о том, как он дорожит воспоминаниями о знакомстве с Раском, который для него предстал «благотворным существом, присланным с небес дабы усилить и облагородить ‹…› наслаждение науками»[113]. Второе письмо Раска содержит известия о личных обстоятельствах и о научных новостях и даже описание некоей проживавшей в Копенгагене у поэтессы Ю. М. Йессен небогатой, но благовоспитанной девушки из Швеции, которую Раск прочил Лобойко в невесты[114]. Оно осталось без ответа. Через полтора года Раск написал Лобойко в третий раз, послав ему свою «Фризскую грамматику» и посетовав, что с момента возвращения получил от него только одно письмо[115].

К. Вернер, опубликовавший переписку Раска с Лобойко, мог только гадать, почему Лобойко прервал общение со своим датским другом и учителем[116]. Среди материалов Лобойко в Российской государственной библиотеке сохранились черновики дружеских, по-видимому неотосланных, писем. Один датирован 16 августа 1827 г., другой написан около 1830 г.[117] Они свидетельствуют о том, что Лобойко Раску ответить собирался, только очень сильно затянул с этим, то есть поступил, в общем, согласно своему характеру — как добрый, увлекающийся, но разбрасывающийся человек с обширными невыполненными планами. Среди тех же бумаг хранится и запрос из Копенгагена за подписью К. Ю. Томсена о скандинавских древностях на территории Польши и России, который был прислан Раском приложением к его второму письму[118]. Томсена, в частности, интересовали рунические надписи, а также орнаменты, похожие на перерисованные им образцы бронзового века[119], и надписи на древнейших скандинавских монетах с «расщепленными на концах» буквами[120].