Заметки о русской поэзии

В системе идей Веневитинова все неразрывно связано: и любовь, и любимая, и искусство, и Италия – «отчизна красоты». Контекст поэтических и философских взглядов Веневитинова помогает глубже уяснить суть того или иного стихотворения. Справедливо замечание Л. Гинзбург, что для полного понимания каждой отдельной вещи у Веневитинова «читателю необходима перспектива на творчество поэта в целом».

Политические настроения Веневитинова отразились в его гражданских стихотворениях – «Новгород», «Смерть Байрона», «Песнь грека», «Освобождение скальда» и др., идущих от поэзии декабристов, главным образом К. Ф. Рылеева («Думы», «Войнаровский»). Так, образ древнего Новгорода воспринимался поэтом в декабристском освещении как колыбель древнерусской вольности. Веневитинов называет вечевую площадь святым местом и сожалеет о падении новгородской свободы. В «Песне грека» Веневитинов, как и поэты-декабристы, восторженно откликается на греческое восстание 1821 г.

После поражения декабристского восстания в поэзии Веневитинова усиливаются пессимистические настроения, перекликающиеся со стихами Баратынского и в известной мере предваряющие некоторые произведения Лермонтова. Таковы стихотворения «Жизнь», «Жертвоприношение», «К моей богине», «Завещание», «Моему перстню». Поэт приходит к убеждению, что «счастья с пламенной душою нельзя в сем мире сочетать». Единственным разрешением мучительных противоречий ему видится смерть: «Ах, не дрожи: смерть не ужасна, / Ах, не шепчи ты мне про ад: / Верь, ад на свете, друг прекрасный!» О характерности для того времени последней формулы свидетельствует то, что она встречается в незаконченном отрывке Пушкина «В еврейской хижине лампада» («Не смерть, жизнь ужасна»), в стихотворении Тютчева «Malaria» («Люблю сей божий гнев! Люблю сие, незримо / Во всем разлитое, таинственное Зло…»). Эта глубоко личная лирика Веневитинова остро отразила общественный кризис эпохи. Пессимизм поэта был своеобразной формой протеста против действительности, так обманувшей его.

Высоко оценила Веневитинова демократическая критика. Белинский отмечал: «Веневитинов сам собою составил бы школу, если б судьба не пресекла безвременно его прекрасной жизни, обещавшей такое богатое развитие.» Чернышевский писал: «Проживи Веневитинов хотя десятью годами более – он на целые десятки лет двинул бы вперед нашу литературу.»

Для современного читателя стихи Веневитинова остаются живым эстетическим явлением русской культуры.

***

«Мое сердце – родник…» Я. П. Полонский

Яков Петрович Полонский (1819—1898) дебютировал в поэзии двумя сборниками – «Гаммы» (1844) и «Стихотворения 1845 года», благосклонно встреченными критикой и читателями. Белинский отметил в начинающем стихотворце «чистый элемент поэзии».

В середине 50‑х годов ХIХ века вышло большое собрание произведений Полонского, составленное из написанного за пятнадцать лет. Некрасов отозвался на него рецензией, в которой поэт оценивался как «честный и истинный», наделенный «живым пониманием благородных стремлений своего времени».

В гражданско-публицистических и философских стихах 1860—70‑х годов («Признаться, сказать я забыл, господа…», «В мае 1867 г.», «И в праздности горе, и горе в труде…», «В альбом К. Ш…», «Блажен озлобленный поэт…»), Полонский выразил себя как «сын времени», сочувствовавший тому, что совпадало в прогрессивном движении эпохи с идеалами его юности. Общественные беды он ощущал как личные, сочувствуя страдающим, но не поднимаясь до возмущения и негодования. По своему мягкому и добродушному нраву, он не был способен «проклинать» и ненавидеть: «Мне не дал бог бича сатиры… В моей душе проклятий нет», – признавался он в стихотворении «Для немногих».

И. С. Аксакову, автору «жестких, беспощадных» стихов, он пишет: «Ты больше мыслил, я – любил.» Разница между Аксаковым и Полонским в том, что первый изучал «корень общественного зла» «как врач», в то время как второй

…выжал сок его, пил, душу отравляя

И заглушая сердца плач.

«Плач сердца» и неспособность «проклинать» – неотъемлемые свойства души и лиры Полонского, предопределившие особенности его поэтики. Своеобразие своей гражданственности он удачно описал как поэзию «душевной» и «гражданской» тревоги:

Тревоги духа, а не скуку

Делил я с музой молодой.

Я с ней делил неволи бремя —

Наследье мрачной старины,

И жажду пересилить время —

Уйти в пророческие сны.

(«Муза»)

Несмотря на искушения «демона сомненья», он так и не пришел к «последнему ожесточенью…» («К Демону»).