Книги из той же области. Неважно, из чего они сделаны. Папирус, бумага или глиняная табличка, на которых писали ещё шумеры – по-настоящему вечный материал, позволяют накопить библиотеку, которой можно любоваться и гордиться. Иллюстрации к книгам были и остаются величайшим развлечением, от детских сказок до «Птиц Америки» и Брэма, «Трёх мушкетёров» или «Копей царя Соломона». Не зря иллюстратор и миниатюрист – отдельные профессии на грани ремесла и искусства. Впрочем, хорошее ремесло всегда искусство, а настоящее искусство – ремесло. Как, впрочем, и переплётное дело. Его тоже хоронили многократно. Есть такой типаж людей, главная способность которых состоит в том, чтобы предсказывать окружающим, кто и когда останется без работы. Некоторые из них называют себя философами, другие экономистами, третьи футурологами. Среди них бывают министры и председатели правлений крупных банков, университетские профессора и масса прочего искренне уважающего себя народу. Делать что-то полезное они не способны, а так – нагадил сверху из листвы тигру или слону на голову, и прикольно. Нормально для мелких, но мечтающих обратить на себя внимание приматов.
Редьярд Киплинг про таких писал в «Книге джунглей». Его, судя по не оставляющему никаких сомнений в том, что он по их поводу думал, описанию, эта шумная бестолково-поверхностная публика, полагающая себя «общественностью», сильно доставала. Судя по происходящему, крупного зверя они из отечественных джунглей вытеснили полностью. Политологи и политтехнологи, журналисты изданий, о которых никто ничего не вспомнит на следующий день, парламентский, правительственный и более мелкий планктон… Да хоть бы и премьер с его уверенным голосом и страстью к чтению популярных лекций на любую тему. Не говоря об оппозиции, точнее людях, называющих себя ею на том основании, что они лишены доступа к кормушке и не могут к ней прорваться. Разве что Первый другого биологического вида, что чувствуется. Но поскольку подбирает кадры из этой, кружащей по его окружению и вокруг него стаи, опираясь на никому не ведомые принципы, она такая, как есть. И результаты у неё такие, как они есть. Малозаметные и раздражающие.
Киплинга обычно читают в детстве. И зря. Исключительно полезное для взрослых чтение. Как и Дюма с его «Тремя мушкетёрами», быть может, лучшей в мире книгой о дружбе. А также Сетон-Томпсон, звери которого куда человечней и интересней стольких персонажей, которых мы можем встретить на жизненном пути… Книги о животных, если их авторы по-настоящему талантливы, хороши тем, что скучными не бывают. А сказки это, вроде «Винни-Пуха», или рассказы о зверях и людях Джеральда Даррелла – неважно. Талант рассказчика – великий дар. В лагерях он спасал многих и спасать ещё будет. И в пионерских-скаутских. И в концентрационных – у нацистов. И в отечественных, которые концлагерями не называли, хотя на деле они ими были. Но у нас это просто – лагеря. Политических там больше нет (практически нет), но есть прочий народ, помянутый Солженицыным в тех книгах, которые можно читать без неловкости за автора. «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг ГУЛАГ». Прочее на думающих людей, знающих историю, производит странное впечатление.
Не то чтобы автор имел какие-нибудь личные претензии к Александру Исаевичу. Писал он то, во что верил. Наверное. Всё, что писал, делится на три категории. Советский период. Подполье, угроза, стресс и личный опыт. Очень сильно. Эмиграция со всем, что ей сопутствовало, включая тщательно формируемый образ вермонтского гения и консервативно-националистическую конъюнктуру. И искренняя неприязнь к откровенно нелюбимой родине. Как к мачехе, которую терпеть не можешь просто потому, что она есть и не такая, какой себе представляешь маму. Особый дар: не видеть хорошего в реальности и конструировать для себя особое, невиданное, не имеющее отношения к настоящей жизни прошлое, «которое мы потеряли». Не один Солженицын отдал этому дань. И не только в своих поздних книгах. Патриотические кинематографисты тоже немало способствовали. Большие были любители подгонять реальность под собственные пожелания. Профессия такая. Но о кино разговор особый. И если до него дойдут руки… Хотя вряд ли.