Заметки с выставки (ЛП)

Никто не знал о том, что он боится оставаться один дома, потому что этого страха как такового никогда не возникало. Кто-то там всегда был, а если никого не было, он просто уходил сам с друзьями. Ему не обязательно было быть в той же комнате, что и люди, но ему нужно было знать, что в доме кто-то есть, так всегда и было.

В одном из его самых длинных повторяющихся кошмаров начинался в их с Хедли комнате, и он слышал, как кто-то хлопает входной дверью, и уходя, закрывает дверь за собой. Он тоже пойдет, настаивал он. Пытаясь быть взрослой, Морвенна сказала, что он еще слишком молод, чтобы пить, и никого там не знает. Но он уверенно ухитрился их обмануть, имея несколько дружков уже в шестом классе, и сказал, что у него друзья идут, и что даже если бы их с Хедом не пригласили, он бы туда все равно прорвался. Он весело сказал, что если они его не возьмут, то, сначала накачавшись сидром, он просто проголосует на дороге, и какой-нибудь парень подвезет его. Так и получилось, они привезли его, и через несколько минут после приезда все занялись своими делами. Еды, конечно же, не было, даже чипсов, потому что еда было не круто, и братья Янгс жили совершенно как пещерные люди, вплоть до того, что их собственный отец-инвалид переехал и жил в трейлере, чтобы была хоть какая-то цивилизация. Петрок как раз дошел до мистера Янгса. Он сидел в нейлоновом шезлонге в открытых дверях каравана, наблюдая за тем, как окружающий мир протекает мимо, слушая «There Must be an Angel» и попивая пиво из стакана.

— Привет, — поприветствовал его Петрок. Он выглядел достаточно дружелюбно, и Петрок чуть было не поддался искушению попросить у него немного хлеба с маслом и сыра, потому что здорово проголодался. Но г-н Янгс толком не мог говорить и вроде промямлил что-то в ответ, что несколько усложнило продолжение разговора. «Славный вечерок», вместо этого сказал Петрок и просто постоял с ним по-дружески какое-то время, и на этом отправился дальше.

К нему вернулось беспокойство, которое никак не желало совсем покинуть его с того самого момента, когда Рейчел объявила, без малейшего следа волнения, что они с Энтони собираются поехать в Нью-Йорк на неделю. Он не был суеверным, даже близко ничего подобного, но известие оставило его с нарастающим страхом, что с ней там случится нечто плохое. Ее ограбят или у нее начнется приступ, и она прыгнет под поезд в метро, или их самолет сломается и загорится. Остальные были уже независимыми — взять хоть Венн, которая была на последнем курсе в своей Лондонской школе экономики, или Хеда, который целых два месяца провел в Италии сам по себе — да им и в голову не пришло бы беспокоиться, что родители уехали. Во всяком случае, они не беспокоились бы о Рейчел.

Иногда ему казалось, что мать, с которой вырос он, была не совсем такой, с которой росли они. Он знал, что у нее биполярное расстройство, как он мог этого не знать при ее регулярных поездках для сдачи анализов крови и таблетках, всю его жизнь захламлявших отсек для масла на дверце холодильника. Да и сами лекарства не были надежными, не в последнюю очередь потому, что их успех опирался на регулярный прием, а она отнюдь не была образцом регулярности. Так что, когда у нее наступала черная полоса или когда она немножечко сходила с ума и начинала врать или тратить деньги, которых у нее не было, или же впадала в раскаленную добела ярость, он страдал вместе со всеми. Они, вероятно, делали еще хуже, ходя вокруг нее на цыпочках и говоря тихими голосами, вместо того, чтобы попытаться решить проблему и заорать О Господи! что это за опасная зверюга там, где раньше была наша мать! Но на фоне всех этих стареющих хиппи и курильщиков марихуаны, скульпторов и дизайнеров ювелирки, так расплодившихся сейчас вокруг Пензанса, она, как ему казалось, выглядела довольно неплохо, ну, как особа необычайно и успешно эксцентричная.

Ну и конечно, она казалась ему другой, потому что за его жизнь у нее ни разу не было настоящего нервного срыва, она ни разу не попадала в больницу в таком состоянии. Тогда как детство Гарфилда, Морвенны и Хедли было омрачено регулярными кризисами, так что они выросли, думая о ней сначала как о сумасшедшей, и только потом как о своей матери. И в то время как они знали самое худшее, поскольку были тому свидетелями, Петрок все это мог только представлять себе, вырастая в ожидании того, что это случится. Поэтому он был склонен оберегать ее, тогда как остальные попросту относились к ней с опаской.