Заметки с выставки (ЛП)

Роды оказались одновременно и гораздо более болезненны, и гораздо проще, нежели ее убеждали. Ничто, а менее всего труды Труби Кинга и доктора Спока из библиотеки, где она брала книги на дом, не подготовили ее к ощущению тела, полностью отделенного от головы, причем эффект еще и усилился, когда акушерка доброжелательно дала ей веселящего газа — боль и те слова, которые эта боль из нее извергала, грозили оказаться чрезмерными.

Но ребенок, которого они решили назвать в честь отца Энтони, был совершенен до такой степени, что она начинала плакать просто глядя на него, но плакать счастливыми слезами, и она вполне понимала тех женщин, которые думали, что боль стоит награды, и рожали ребенка за ребенком до полного изнеможения. Они отвели ему комнату напротив своей — она уже покрасила ее в синий цвет с фризом из маленьких облачков — и положили его в кроватку, пожертвованную квакерской семьей, которой она была уже не нужна.

Но затем над Рейчел сгустились тучи.

Сначала Майкл шокировал их, объявив, что переезжает в дом престарелых. С ним все было в порядке, не считая глухоты и приступов стенокардии, но он был непреклонен, говоря, что там у него друзья и что он предпочитает переехать, пока еще в своем уме. Было ясно, ему казалось — дом теперь принадлежит молодой семье, а он будет путаться под ногами и станет обузой. Но дело обстояло совсем иначе, не в последнюю очередь потому, что он не возражал против готовки, и Рейчел обнаружила, что ей его ужасно недоставало.

Младенец был теперь не таким сладким и, случалось, плакал часами без перерыва, Энтони, похоже, думал, она может успокоить ребенка просто потому, что она его мать, а это было далеко от действительности. Они наговорили друг другу резкостей, и у них случилась первая настоящая ссора. Джека не было, он уехал в Танжер, в один из своих совместных с Фредом отпусков, так что она не могла рассчитывать на него и надеяться, что он начнет подтрунивать над ней и приведет тем самым в более бодрое состояние духа.

Все пройдет. Она знала, что так и будет. Она знала, что младенцы вырастают, и пары заново приходят в гармонию. Она знал, что уже скоро у нее вновь появится время рисовать, и что грудь у нее не всегда будет так болеть. Она знала, что погода не всегда будет такой ветреной и мрачной. И все же темнота, наползавшая на нее, была совсем не похожа на темноту, которую она испытывала раньше. У нее не было никакой реальной причины, и тьма обрушилась на Рейчел с разрушительной скоростью, как буря на освещенные солнцем воды. Совершенно внезапно, по времени чуть более чем один день, какая бы маленькая железа ни отвечала за выработку надежды и адекватность оценок, она прекратила свою милосердную функцию; Рейчел проснулась от дневного сна, который, по настоянию Труби Кинга, мать и ребенок должны проводить в отдельных комнатах, плач Гарфилда слышался из-за стены спальни, и тихонько, из ящика, где она держала таблетки, от которых Джек отучил ее за время беременности, послышался шепот второго, злобного ребенка, обращенный к ней.

Она оставила Гарфилда плакать, побоявшись взглянуть на него, и взяла из ящика бутылочку с таблетками. Ей казалось неправильным умереть в доме, который был так хорош, и где лежал хороший младенец, невинный ребенок, а поэтому она натянула рыбацкий комбинезон прямо на трикотажное белье, поверх всего накинула самое толстое пальто, сгребла таблетки и бутылку сливянки, которую для них делал Фред, и потащилась в студию. Там она с усилием, в несколько горстей, проглотила таблетки и смыла их шероховатую горечь большими жадными глотками кисло-сладкой наливки. Потом она легла на разбитый шезлонг, накрылась одеялом и стала ждать смерти.

На нее снизошел восхитительный покой, на несколько минут она обрела необыкновенную ясность видения, так что могла рассмотреть каждую деталь знакомой задней стены дома, окна на ней, водосточные трубы, пятна ржавчины, папоротник, растущий из трещины рядом со стоком, бельевые веревки. Но одновременно она могла видеть формы, из которых состоят эти элементы, чисто как формы, незамутненные смыслом, и то, как солнечный свет, падающий на эти формы, без понимания или предпочтения, просто солнечный свет, высвобождал цвета и узоры, которые могла видеть только она. Даже прерывистый плач Гарфилда, едва слышный только его матери через открытое окно, имел форму и цвет.

Часть ее видела все это и думала: «Дайте мне посмотреть на это долго-долго, чтобы понять и запомнить!» А другая, более сильная часть успокаивающе говорила голосом ее матери, одновременно завладевая ее волей и подтыкая толстый смертный покров:

— Нет, дорогая. Не пытайся говорить. Мы можем просто посидеть здесь немного и вести себя хорошо и спокойно.

КРЕСТНЫЕ ОТЦЫ

(1972)

Карандаш и пастель на бумаге

СИМПАТИЧНЫЕ ГОЛУБЫЕ

(1972)

Масло на холсте