Заметки с выставки (ЛП)

— Извини, — вздохнула она, взяла картину, в которую Энтони только что продел леску, и повесила ее на только что вбитый им крюк. Она отступила, будто оценивая, хорошо ли висит картина, но на самом деле смотрела на нее и видела нечто абсолютно бессмысленное и бесцельное. Так, милая, симпатичная чепуха.

— Это всего лишь… — попыталась она еще раз, но более решительно. — Все это неправильно. Все это ничего не значит.

— Да, но это прелестно, — сказала Сурайя, будто убеждая кого-то, ухитрившегося выкрасить волосы в идиотский цвет. — Мне нравится. Я обожаю вот это красное дерево. И эти раковины прекрасны!

— Извини, — сказала она Энтони. — Мне нужно вернуться. Извини. И она выбежала из галереи, привычно не замечая его молчаливого протеста.

Она взяла машину. Теперь, когда дождь прекратился, он сможет насладиться прогулкой или Джек подбросит его. Ей нужно было кое-что прикупить, причем незамедлительно. Она гнала, проскочив на красный свет у Галереи Ньюлина, резко и не уступая дорогу, свернула на небольшой круговой перекресток у отеля Квинс, так что кто-то ей просигналил, а прохожий с собакой отскочили с проезжей части. Набирая скорость, она помчалась налево вверх по Квинс-стрит и на пару минут, пока покупала кучу припасов в кредит в художественном магазине, бросив машину на желтой ограничительной линии на Чейпел-стрит. Там ее знали. Она была выгодным покупателем. Она им нравилась. О Боже, им хотелось поговорить! Нет времени на эти глупости.

Теперь домой. Черт! Негде припарковаться. Она резко въехала на тротуар. Позже Энтони может перепарковаться за нее. А сейчас нет времени петлять между домами, высматривая подходящее место и надеясь его найти. Бегом обратно на чердак со всей добычей, захлопнуть люк, задвинуть щеколду!

И расслабиться. И сделать глубокий вдох. И снова поставить чайник. И еще печенье. И еще желтого кадмия. (Славный толстенький тюбик). И начать писать.

Она упорно работала, похоже, все то время, что еще оставалось от утра плюс большую часть дня. (Ее часы до сих пор валялись в ванной.) Мечта, выжженная в воображении, проступала на мольберте, и как только эта мечта надежно закрепилась, и пропал риск ее исчезновения, она приняла новые очертания и стала развиваться, на что Рейчел и надеялась. Она вновь заговорила на своем языке. Черт побери, она запела!

Все остальное — все эти никому не интересные симпатичненькие, мелкие мазки, что пытались покрыть ее позором в галерее Ньюлина, доносящиеся вопли водителя тяжелого грузовика, орущего на Энтони из-за плохо припаркованного автомобиля, звуки начавшегося и закончившегося обеда, голоса Гарфилда, а затем и Лиззи (О Господи! Из всех женщин, на которых он мог бы жениться!), а затем нужно принять душ и вымыть голову, и выбрать платье на этот вечер — все это, как оказалось, можно с инстинктивным умением вытолкнуть по другую сторону толстого плексигласового экрана, туда, где все это уже не имело ни малейшего значения и никак не могло помешать тому настоящему делу, которым она в данный момент была занята.

— Рейчел? — голос Гарфилда с лестничной площадки. — Мама? Хочешь чашку чая? Или что-нибудь еще?

Она пропустила его слова мимо ушей, и он, бедняга, привыкший к такому обращению, ушел.

Она продолжала писать. Подхватив телефон, она подтвердила плотнику, что да, он может доставить ей подрамники во вторник. Супер! Просто шикарно! Она продолжала писать.

Постепенно она догадалась, кто наблюдает за ней. Если бы она прямо посмотрела туда, то, конечно, никого бы не увидела, но она чуяла ее, повернувшись спиной, ловила ее очертания краем глаза, стоило чуть повернуть голову — фигуру, надменно примостившуюся, как на троне, на краешке старого кресла. Она курила — теперь Рейчел могла ощутить запах сигарет, услышать слабое шипение табака, горящего при каждой затяжке — уставившись на Рейчел своими немигающими, осуждающими, сумасшедшими глазами в стиле Старого Голливуда из-под высоченного лба, будто высеченного из гранита.

— Ага, значит, ты вернулась, — сказала она ей, но вопрос прозвучал только в голове. Господи Иисусе, во всяком случае, она надеялась, что это только у нее в голове! Тебе нравится то, что ты видишь?

Но старая подруга говорить не собиралась, это было бы ниже ее достоинства. Она намеревалась просто сидеть там, как какая-нибудь наводящая ужас отставная балерина — черная бандана и жесткая дисциплина — сидеть и следить за экзаменующимися во время экзамена, пока работа не будет сделана — и сделана надлежащим образом.

ПОРТ МEДОУ

(1960/1961)

Масло на чайном подносе