Заметки с выставки (ЛП)

Поев супа, приготовленного Оливером, они не стали засиживаться допоздна. Энтони, одолеваемый неудержимой зевотой, был совершенно разбит и нуждался во сне, а Оливер, извиняясь, должен был вернуться в Лондон, чтобы подготовиться к открытию выставки в своей галерее на следующий день. Что-то неожиданно возбудило в Гарфилде желание заняться сексом — то ли облегчение при мысли о том, что день закончился, то ли даже непреходящее раздражение по поводу речи Лиззи на похоронах. Сначала она восприняла его порыв как своего рода терапию, как стремление закопать топор войны, и горячо отозвалась. Но вдруг она вскрикнула, что заставило его остановиться.

— Извини, — сказала она, отстраняясь ровно настолько, чтобы заставить его выйти, а мгновение — умереть. — Ты сделал мне больно. Извини.

КУПАЛЬНЫЙ КОСТЮМ

(1972?)

Хлопок, нейлон и косточки

Производитель этого исключительно простого, но подчеркивающего достоинства фигуры предмета одежды с бюстгальтером на косточках неизвестен, поскольку истлели нитки, которыми был пришит лейбл. Именно в этом купальнике Келли изображена на культовом фото-портрете Джанет Боун в Санди Таймс в 1973 году (фото 25), а также и на гораздо более поздних семейных фотографиях, представленных в той же витрине, так что либо он хорошо носился, либо она нашла ему точную замену. Этот бирюзовый цвет, необычный в палитре Келли, точно воспроизведен в Нанджизал 78 (Экспонат 125) и Педне 1980 (на выставке не представлен).

«Осторожнее!» — окликнула Рейчел, но Петрок продолжал неосторожно сползать впереди нее вниз по тропинке, от которой у нее всегда начинала кружиться голова, стоило лишь отвести взгляд от собственных ног, занятых борьбой с трудностями. Зимой тропинка превращалась скорее в водопад, поскольку ручейки с полей, расположенных выше по склону, устремлялись в узкое ложе и размывали его все глубже и глубже. Теперь, в конце лета, оно превратилось в водопад иного рода, чье ложе стало ненадежной осыпью пыли и гравия, где попадались валуны как раз под такими углами, чтобы прервать падение наиболее болезненным образом.

Поскольку центр тяжести у детей расположен ниже, а знакомство с опасностью и болью остается пока еще скудным, они, как правило, предпочитали стремглав скакать вниз по тропинке с камня на камень или просто катиться на попе, что Петрок и делал, смеясь над тем, что крутизна склона и манящий пляж искушают их бежать не останавливаясь. Как-то раз Гарфилд действительно побежал и рассадил себе колено о камень так, что пришлось везти его в больницу Вест Корнуолл, сделать укол против столбняка и наложить швы, отчего день был окончательно испорчен.

Были там и другие пляжи, более доступные — особенно для маленьких детей — и такие же красивые, но этот оставался ее любимым, и она ревниво не желала делить его ни с кем.

«Я кому сказала — подожди!» — прикрикнула она, но он рассмеялся ей в лицо, а затем, паршивец эдакий, отвернулся и, вызывающе хохоча, помчался сломя голову вниз по руслу к прибрежной полосе и к последнему каменистому спуску. Борясь с головокружением, сосредоточившись на своих неподходящих тряпичных тапочках на веревочной подошве, она выругалась, поскользнувшись и ушибив большой палец ноги. Она остановилась на мгновенье, заставила себя посмотреть вверх и вперед на потрясающий вид, чтобы напомнить себе, почему она все это делает, а затем последовала за сыном более степенно, при этом корзинка с едой подпрыгивала на бедре.

До сих пор она просто пользовалась его днями рождения как предлогом, дабы урвать денек отдыха для себя, но одновременно, чтобы и он получил удовольствие. Это был первый год, когда Петрок действительно выбирал сам — подумал и выбрал. То, что он выбрал прийти сюда, представлялось ей подтверждением того глубокого понимания, которое, как ей казалось, крепнет между ними.

После рождения каждого следующего ребенка она рушилась в отвратительную пустоту депрессии, и хуже всего было с Гарфилдом. Из этой зияющей пропасти она выползала медленно, обнаруживая, что называется, готовенького ребенка, который с кротким подозрением таращит на нее глаза, а сам накрепко связан неразрывными узами с отцом. Это было ее рук дело. Ее собственное безумное потакание собственным слабостям. К тому времени Джек уже жестко поставил ее в известность о положении дел: единственным способом избежать депрессии был отказ от отмены лекарства, на чем она настаивала во время беременности. Но — и об этом она не говорила никому, даже Джеку — этот восхитительный взлет перед падением, и та работа, которую она была способна довести до конца именно в период восхождения, делало все стоящим. Возможно.