Заметки с выставки (ЛП)

Тем не менее, с Петроком кое-что было по-другому. Вместо болезненного погружения в депрессию, она ощутила всего лишь повышенное чувство неполноценности, ощущение того, что ее мир сузился, всего лишь сконцентрировавшись на ручке ребенка в ямочках. На протяжении долгих недель она едва говорила, и младшие дети так переживали, что их пришлось отправить пожить у друзей, и все же это не было полноценной, отрицающей жизнь депрессией, как это происходило в других случаях.

По ее глубокому убеждению именно поэтому он в итоге получился спокойным ребенком, настолько спокойным, что она даже переживала, как бы он не оказался слегка придурковатым. Как всякий ребенок, он плакал, но плакал недолго, и его легко было утешить. Он не капризничал и не хныкал часами напролет как другие — тут Хедли был худшим — и успокаивался, как только его брали на ручки. Так что она обнаружила, что может брать его с собой в мастерскую и работать, а когда он начинал беспокоиться, она или укладывала его на сгиб руки, или его привязывали ей на спину в импровизированном папузе^[9], сотворенном из старой занавески и одного из ремней Энтони.

Ее навыки использования расписания приливов и отливов были, в лучшем случае, непоследовательными, а пляж, с точки зрения туризма или мореплавания, был слишком незначительным для того, чтобы им кто-то специально занимался. А посему ей приходилось, опираясь на информацию для Марасиона и Сеннен Ков, как-то делать выводы или, попросту говоря, угадывать время отлива. Сегодня им повезло. Отлив ушел от берега так далеко, что обнажились три пещеры, и Петроку было где полазить, а прибой утрамбовал и выгладил пологий песчаный склон.

К тому моменту, когда она начала спускаться к пляжу, перелезая через валуны и цепляясь за старую просмоленную веревку — какая-то добрая душа захлестнула ее за металлическое кольцо, Петрок уже убежал далеко вперед, упиваясь зрелищем узоров, которые его ноги оставляли на девственно чистом песке. Помимо следов ног единственным признаком жизни была борозда, которую в последние пару часов оставил лениво проползший обратно к воде тюлень.

Петрок не был болтлив, как Хедли или Морвенна, не был он и таким сильным и молчаливым (читай: вечно угрюмым), как Гарфилд. Когда ему хотелось, он говорил, но чаще бывал слишком самодостаточен, чтобы утруждать себя разговорами. Этим он сильно напоминал Энтони, так что любить его означало любить и его отца. В душе он напоминал ей самую лучшую разновидность собаки: он резвился, но при этом всегда вполглаза приглядывал за своим хозяином. Пока он носился у кромки воды, она скинула тряпичные тапочки, которые никогда уже не выглядели как прежде с тех самых пор, как она ненароком постояла в них в грязной рыбной лавке. Она пересекла пляж и дошла до первой пещеры, где быстренько переоделась в купальник и поставила корзинку с провизией в тень, чтобы сохранить содержимое в прохладе. Даже в это сухое время года с верхней долины стекал ручей, образуя небольшие лужицы. В одну из них она опустила бутылку с яблочным соком, уповая на то, что сок остынет.

Изо дня в день и в разные времена года этот пляж претерпевал разительные перемены, что было одной из причин, по которым он был таким неповторимым. Иногда песок сносило на одну сторону, иногда — на другую. Иногда ручей вымывал в песке извилистое, глубокое и узкое ущелье, по которому обожали скатываться вниз собаки и дети. Иногда поток прокладывал себе скрытый путь под поверхностью пляжа, и его было невозможно обнаружить до того самого места, где он выплескивался в прибой. Иногда песок оказывался девственно чистым — как сегодня. А бывало и так, что на нем громоздился увлекательнейший хлам, смытый с проходящих судов: подошвы от резиновой обуви, пластиковые бутылки, ломаные ящики для упаковки. А однажды, к восторгу Гарфилда и Хедли, на пляже оказался хитроумный гальюн с какой-то яхты, состряпанный на скорую руку из туалетного сиденья красного дерева и старого стула из столового гарнитура.

Случалось, что на несколько недель подряд песок исчезал практически весь, и увидеть его можно было только с вершины утеса в виде отмели, появляющейся в широком устье залива. Тогда наружу выступало каменистое основание пляжа, завораживающий слой скругленных валунов на гранитном шельфе, отлого уходящем вниз, где так легко можно было вывихнуть лодыжку. Когда песок уходил, купаться становилось сложнее и менее комфортно, но зато имелось и преимущество — это отпугивало случайных посетителей и детей. И если удавалось найти достаточно широкий валун и постелить на него полотенце, достаточно толстое для того, чтобы заменить подушку, тогда этот пляж все еще мог сойти за вполне приличное место для раздумий и дремоты, неги в тепле, исходящем от просоленных морем глыб, под звуки ручья, журчащего где-то под ними.

— Ты идешь со мной? — спросила она Петрока. — Заплыв со старушкой мамкой в честь дня рождения?