Читаем Заметки с выставки (ЛП) полностью

Одним из чудес пляжа, которое никто из тех, кого она знала и кто, по ее сведениям был подкован в геологии, не мог объяснить ей, было то, каким образом оказалось, что валуны и галька, погребенные под песком и появившиеся сегодня на поверхности на самом высоком месте пляжа, происходят, как кажется, из совершенно разных источников. Было ли это из-за сильного жара, что вполне возможно, или же появление камней самых разнообразных оттенков случилось в результате невероятных потрясений в недрах земли. Как-то раз Гарфилд попытался их каталогизировать. Подобно душе, затерянной в греческом подземном мире, он считал необходимым сортировать их на черные, белые, розовые, белые с черным, серые с розовым, серые с белыми прожилками и бронзово-желтые. Его сокрушило их разнообразие, а наряду с этим и нехватка времени между приливами. А еще, как она вспомнила, он пришел в ярость от того, что карманный геологический справочник, купленный ею, похоже, не предложил среди иллюстраций ни одного конкретного примера хоть какого-нибудь камня из тех, что он находил на пляже.

Прилив поднимался. Все пещеры, кроме одной, были под водой. Она нашла камень, который идеально подходил к его цвету волос, но он отверг ее находку, возможно, как слишком буквальный вариант. Она нашла великолепный осколок обточенного морем стекла глубокого синего цвета, цвета бутылочки из-под молочка магнезии[11], но он сказал, что или это должен быть камень, или это не сработает.

— Терпеть не могу портить удовольствие, — сказала она, — но мне нужно переодеться до того, как море смоет наши вещички, да и тебе нужно добраться домой к своему именинному пирогу и колбаскам, которые у Энтони уже, по крайней мере, час как готовы.

Он не стал возражать или жаловаться, а просто продолжал искать, сравнивать и сортировать, пока она проскользнула обратно в пещеру и быстренько пописала в песок. Она сменила халат и купальник на хлопковое белье, запудренное песком, надела выцветший сарафан в маках и попахивающие тряпичные тапки.

— Нашел! — крикнул он.

— Ну, я рада. Давай поглядим.

Это оказался самый обычный камень, который только можно было вообразить, коричневатый, земляного оттенка, без блеска и одноцветный.

— Ой, — удивилась она. — А почему это ты?

— Попробуй, — сказал он и протянул камень ей.

Он был намного тяжелее, чем ожидалось, точно из свинца, и так точно укладывался в сжатые пальцы, что, казалось, был вылеплен из мокрой глины. Как говорили местные жители, когда что-то совершенно точно соответствовало своему назначению: Прям как нарочно было сделано.

Она улыбнулась.

— Видишь? — спросил он.

— Конечно.

Она думала, что он просто хочет разложить камни у входа в пещеру или высоко на валуне в ручье. Наученные утомительной необходимостью таскать домой много чего с прогулок, они с Энтони уже давно подчеркивали важность того, чтобы оставлять то, что принадлежит природе там, где дети нашли это — чтобы и другие могли получить от этого удовольствие.

Однако Петрок настаивал на том, чтобы отнести домой все шесть камней.

— Они слишком тяжелые, — сказала она, когда природный аргумент не помог. — Нам еще подниматься по очень высокой скале, а потом наверху идти по всем этим полям. Почему бы нам не оставить их здесь, вот как-то так? Мы могли бы выложить из них очень даже прелестный круг. Или… Или сложить пирамиду, чтобы люди знали, что их не надо трогать, пока ты не вернешься.

Но он был непреклонен. Более того, он начал плакать, что встревожило ее, потому что он плакал так редко и никогда не закатывал истерик напоказ в отличие от Морвенны и Хедли, питавших слабость к преувеличенной драматизации собственных переживаний.

— Ты не понимаешь! — крикнул он. — Мы не можем их здесь оставить, потому что это мы!

— Ну, которые поменьше можно положить ко мне в сумку. Но эти большие мы просто не можем взять.

— Но это же Венн и Энтони!

— Петрок, это же просто камни. И я устала от всего этого.

С грозным видом, который не посрамил бы и Гарфилда в его неудачный день, он взял два самых крупных камня из большой семьи, зажал по одному под каждую худенькую руку и перелез через валуны на тропинку. Ему не всегда удавалось одновременно и карабкаться вверх, и держать их, но приходилось сначала поднимать их вверх, а потом карабкаться до них самому и снова поднимать камни.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман