Заметки с выставки

Она разглядывала витрину с фарфором, одну из тех витрин, содержимое которых имеет беспорядочный вид коллекции, завещанной музею состоятельным жертвователем при условии, что коллекция так и останется в своем прежнем виде.

Под его изумленным взглядом, она сдвинула стеклянную дверцу витрины, по всей видимости, не думая о том, что кто-то может за ней наблюдать, вынула небольшую сине-белую чашу вместе с этикеткой и закрыла дверцу. Она не стала запихивать чашу в карман или сумку, а просто подошла к окну, чтобы рассмотреть ее поближе и повнимательней. Возможно, она была сотрудницей музея, но ее макинтош делал такое предположение маловероятным.

Он не мог поверить, что можно совершать преступление с такой изящной беспечностью. Когда он подошел поближе, она не сделала ни малейшей попытки спрятать чашу, но просто на какое-то время, прежде чем вновь погрузиться в созерцание, с полным безразличием посмотрела ему в глаза.

— Вы действительно… — начал было он, но остановился, чтобы откашляться, потому что его голос прозвучал как-то не так. Теперь она смотрела на него, ее мальчишеский вид оказался простой маскировкой. — Вы не можете вот так запросто брать вещи из витрины, — сказал он.

— Неужели? Но я только что именно так и поступила, — ответила она. Голос у нее оказался резким, не соответствующим внешности, акцент — американским или канадским, сухим, странным образом театральным. — Мне нужно было рассмотреть ее в лучшем свете; эти витрины такие мрачные. Вот посмотрите. Что если…? Как они получали этот цвет? Как вы думаете, это действительно синий или все же своего рода зеленый? На самом деле, здесь реально оба цвета. Может быть, они накладывали цвет слоями. И фон на самом деле не белый, а какой-то серо-голубой.

Его пробило потом. Кто-то может войти в любой момент. Он осмотрелся. Снизу, от прилавка с открытками доносились смех, шум шагов и голоса людей, пришедших на лекцию по истории искусства.

— Это Мин[3], — сказал он. Он приходил сюда так часто, что некоторые разделы коллекции знал почти что наизусть. Она бросила быстрый взгляд на этикетку и швырнула ее на пол.

— Да мне это как-то все равно, — ответила она. — Мне интересен только цвет. Но даже этот свет безнадежен! Как можно жить со всеми этими тучами и дождями? Нам нужно отправиться на юг, вот просто всем нам. Мне совершенно необходимо посмотреть на нее дома под настольной лампой.

Она сунула чашу в карман и широким шагом направилась прочь, к лестнице и голосам.

Он поспешил за ней. «Вы не можете, — сказал он. — Пожалуйста. Я… разве Вы не видите, что я должен кому-то сказать?»

— Почему? — Она остановилась и с любопытством посмотрела на него. — Вам-то что до этого?

— Потому что я видел. Если я ничего не скажу, значит, сам стану сообщником.

— Витрину оставили незапертой. Никто ничего не видел, — добавила она. — На самом деле не так уж это и важно.

— Пожалуйста, — сказал он.

— Ох уж, — фыркнула она. — Тогда положите обратно. Мне пора на лекцию. — И она сунула чашу ему в руку так внезапно, что он ее чуть не выронил.

Он было запротестовал, но она уже с гордым видом прошествовала вниз по лестнице, и ее ноги, обутые практически в тапки, тихо-тихо ступали по мрамору, точно у вора-домушника. В ужасе от того, что оказался на лестничной площадке, в открытую сжимая в руках украденный артефакт, он поспешил обратно в галерею, из которой они вышли, и вернул чашу на правильное, как ему казалось, место. Мысль о том, что надо бы поднять с пола и вернуть на место также и этикетку, возникла слишком поздно и, поскольку вернулся один из отсутствовавших охранников, пришлось вместо этого сунуть этикетку в карман.

Вне себя от потрясения, он сбежал по лестнице и, увидев ее почти в самом низу, присоединился к веренице студентов, заполнявших аудиторию, где должна была быть лекция. Став студентом, он вскоре осознал несовместимость различных факультетов. Ощутив это как вызов самому себе, он просочился на несколько лекций по предметам, официально чуждым его собственному, но неким неясным образом все же связанным с ним — по праву, по зоологии, по древней истории. И как только он обнаружил, что факультеты были настолько смешанные, и что там сидели студенты из самых разных колледжей, и что он был просто еще один чужак среди других таких же, и что его присутствие не ставилось под сомнение — он совершенно осмелел, превратив такие вылазки в привычку.