Это была первая из лекций по «Жизнеописаниям» Вазари и Ренессансу, но учитывая то внимание, которое он уделял лектору, это могла быть лекция и по двойной бухгалтерии. Он был сосредоточен исключительно на незнакомке. Она сидела в самом центре в первом ряду, старательно записывая, но в то же время казалось, что она едва следит за тем, что пишет ее рука. Сам лектор никак не мог бы привлечь ее внимание в такой степени — ему было, по меньшей мере, лет сорок, держался он холодно, с бесцветной сухопарой элегантностью. Так что, возможно, она очень увлекалась Ренессансом. Он втиснулся в ряд позади нее, но она не обратила на него никакого внимания, даже когда он демонстративно кашлянул. Он храбро отказался бы от этой тощей зубрилки, к тому же и воровки, если бы она не повернулась взглянуть на него — после того как все встали, пока преподаватель величаво покидал аудиторию — улыбнулась и сказала:
— Спорим, ты забыл положить на место этикетку.
К тому моменту, когда он оправился от смущения, она уже вышла прочь.
В последующие дни он несколько раз слонялся около входа в Эшмолин в надежде, что она изучала искусство, пристально разглядывал группки входящих и выходящих молодых будущих художников, возвращаясь в музей так часто, что один из охранников привел его в ужас, подмигнув через голову продавщицы открыток. На воскресное собрание он приплелся точно пьяница к открытию магазина, надеясь избавиться от мыслей о ней в молитвенном молчании. Но безмолвие Дома собраний было ничуть не свободнее от нее, чем безмолвие всех тех различных библиотек, где он пытался с головой погрузиться в свои научные занятия.
Наконец, ровно через неделю, за полчаса до следующей лекции курса по Вазари, он увидел ее, сидящей на ступенях Эшмоловского музея и рисующей какой-то набросок, не обращая внимания на стылый холод, который заставлял других прохожих стремглав нестись в укрытие. Вместо берета на голове у нее была малиновая косынка. Благодаря этому ее необъятный старый макинтош имел вид гламурный, а не просто богемный.
Она близоруко ему улыбнулась, будто была не совсем уверена, кто он такой, но он сел рядом и признался, что искал ее всю неделю в надежде увидеть снова.
— Ты что, девственник? — спросила она, закрывая альбом для набросков, и только теперь, возвращаясь в реальный мир, задрожала от холода.
— Да, — признался он.
Она помедлила, сраженная честным ответом там, где ожидала возмущения, и засмеялась. Ее хрипловатый голос спугнул несколько голубей.
— Вовсе необязательно было признаваться.
— Извините. Не умею врать. Никогда не мог.
Он подал ей руку, но она поднялась без посторонней помощи.
— Собираетесь на лекцию? — поинтересовался он.
— Ага, — сказала она, хотя произнесла нечто вроде между «ога» и «угу».
— Я тоже.
— Серьезно?
— Да, — ответил он.
— Ради лекции или из-за меня?
— Ради лекции. На прошлой неделе было интересно.
— Хм.
И пока они вместе поднимались по ступеням, он собрал все свое мужество, чтобы выпалить: «Но, возможно, потом вы позволите мне купить вам выпить или … или можем пойти в кино?»
Она остановилась у самого входа и отошла в сторонку, чтобы могли пройти другие. «О, ты такой милый, — сказала она. — Но я не могу. Я. помолвлена».
— Ох, — прошедшая неделя показалась ему натянутой резинкой, которая внезапно освободилась и шлепнула его по затылку. — Конечно, конечно. Извините.
— Не извиняйся. Очень мило с твоей стороны. Я даже не знаю, как тебя зовут.
— Тони.
— Я не могу тебя так называть.
Он засмеялся:
— Но это мое имя.
— Не для меня. Когда моя мама, бывало, описывала места элитные или понтовые, она именно так и говорила.
— ОК. А как Вас зовут?
Она помедлила.
— Рейчел, — сказала она. — Рейчел Келли.
— А по-настоящему? — спросил он.
— Я же только что сказала.
Он заметил, что она покраснела.
— Вы замешкались, как будто придумывали себе имя.
— Не будь идиотом, — сказала она. — С какой стати? Пошли. Хорошие места будут заняты.
И снова она протолкалась к месту в переднем ряду, а для него места там уже не хватило, поэтому он пробрался, куда было возможно, и, пропуская всех вперед, смог сесть рядов на шесть позади нее.