Заметки с выставки

— Магазин с чипсами — слабым голосом сказала Морвенна, надеясь не расплакаться. Рейчел ненавидела, когда кто-то из них плакал: получалось, что ты полный неудачник. — Мы только что его прошли.

Рейчел обернулась и взглянула туда, куда указывала Морвенна, затем пару секунд смотрела на нее с выражением лица, которое Гарфилд называл тикающим лицом, то есть лицом, на котором появлялось особенное выражение, когда можно было слышать, как тикает ее мозг — точно остывающий автомобильный двигатель. Затем она, не говоря ни слова, повернулась на каблуках и зашагала к магазину. Ее тон вновь был натужно бодрым, но отнюдь не доброжелательным.

— Напомни, что тебе нравится. Треска или креветки?

— Креветки дороговато.

— Сегодня твой день рождения.

— Креветки и чипсы, пожалуйста, — обратилась она к продавцу.

— Что-нибудь для вас? — спросил он.

— Нет. Мне от ланча плохо.

— Будете что-нибудь пить?

— Что-нибудь пить? — передала она Морвенне.

— Нет, спасибо, — поблагодарила Морвенна продавца, хотя ей очень хотелось газировки, чтобы запить чипсы. Конечно же, креветки были ужасным решением, потому что это означало более долгое ожидание. Морвенна провела время, пытаясь найти креветки на плакате «Рыбы мира» и отвлечься от того, как Рейчел смотрит на других посетителей.

Пакетик, который ей, в конце концов, выдали, был горячий и от него шел такой уксусный аромат, что ей сразу же захотелось разорвать его. Однако есть на улице считалось неприличным: это было правило. Потому, пока они шли, она крепко зажала свой ланч под мышкой. Рейчел уже не вышагивала широким шагом, бормоча про себя. Теперь она брела, погрузившись в глубокие размышления, как если бы была совсем одна. И все это смахивало на наказание за жадность; медленно идти, сжимая остывающие чипсы, а есть их запрещено. Когда они наконец добрались до машины, Рейчел вспомнила, что у них торжественная дата и отъехала на дальний конец автостоянки, где открывался вид на море.

— Я чуть не забыла, — сказала она. — Твоя открытка. В бардачке.

Морвенна заглянула в бардачок и вынула оттуда открытку этого года. Как всегда, та была завернута в газету и перевязана веревочкой. Рейчел никогда не дарила им открытки из магазина, ее открытки были крошечными версиями ее же картин на твердом картоне кремового цвета, который она складывала вдвое. Это была еще одна традиция.

Гарфилд говорил, что эта традиция пошла от тех дней, когда она после рождения Хедли лежала в больнице и не могла купить ему подарок на день рождения, и тогда вместо подарка она нарисовала картинку. Морвенна души не чаяла в тех пяти открытках, которые она уже получила — Рейчел не тратила их на детей моложе четырех лет — и завладела несколькими открытками Хедли и Гарфилда, выменяв их в череде опрометчивых обменов на пасхальные яйца или комиксы. Она знала, что большие картины Рейчел продаются за довольно значительные деньги, и что эти крошечные картинки тоже кое-чего стоят, так что на самом деле это не было попыткой сжульничать и сэкономить на подарке. Морвенна держала их в ящике письменного стола и время от времени, когда оставалась одна, любила вынимать их и расставлять по комнате, делая вид, что это взрослая галерея. А еще она любила раскладывать их по значимости. Все они, конечно, были абстрактными, но каким-то образом они были дружелюбно абстрактными, возможно, потому, что они были такими маленькими: картины для домов очень современных куколок.

И все же, открытка того дня была немного жульническая. Она была оранжевая. Все выглядело так, будто Рейчел просто взяла свою самую большую кисть и размашисто протащила оранжевую краску с одной стороны открытки до другой. Но все-таки она не закрасила поверхность целиком, а пририсовала своего рода лохматенькую желтую кайму. На открытке стояла такая же подпись, как и на настоящих ее картинах, а внутри было написано «Морвенне на десятый день рождения, с любовью от Рейчел».

Морвенна посмотрела на открытку и поняла, что нарисована она была прошлой ночью в досаде и спешке, вероятно, после напоминания от Гарфилда или Энтони, которые помнили все дни рождения гораздо лучше, чем Рейчел.

— Спасибо, — сказала она. — Как красиво.

И она наклонилась, чтобы поцеловать Рейчел в щеку.

— Не могу поверить, что тебе уже десять. Ну вот. Убери от греха подальше и ешь свои чипсы, пока не остыли.

Чипсы раскисли и креветки были безвкусными, клейкими и как-то выскальзывали из кляра. Уксус, казалось, испарился, а с ним и весь тот особый аромат, который он придавал испорченному празднику.

Желание заплакать становилось все сильнее и сильнее, но не потому, что еда пропала — рыба и чипсы все еще оставались лакомством, пусть и не в лучшем виде — а потому, что каким-то образом пропал день, каким именно — Морвенна не могла назвать словами.