Заметки ветеринара

– Боже мой! – только и могла воскликнуть мама, завидев десятки знакомых лиц и даже морд. Папа, чтоб разогнать нахлынувшие эмоции от такого теплого прощального знака со стороны пациентов, молча, в ошеломлении и гордости, качал головой по сторонам, здороваясь.

Я просто плакала и не могла сдержать слез радости и уже ностальгии по родным краям и лицам. Пришли и братья Люберецкие с женами, и тетя Люба с дядей Толей, слава богу, без Чебурашки. Пришли все, кто узнал о моем отъезде, зачем-то захватив несчастных питомцев, разрывающихся на лай в любви и ненависти друг к другу. Стоял страшный вой, под которые плакали и обнимались знакомые счастливые люди. Меня провожали точно в космос. Хотя Москва не была ближним светом, всего-то триста километров. Даже не поезд дальнего следования! А все-таки это было очень мило и душещипательно. Под дружные слова прощания мой поезд помчался в город всех городов, где кипела жизнь, то впуская чужеземцев в свои бурные воды, то выплевывая их, если они так и не смогли приспособиться к этому ритму. Москва никогда не спит и не верит слезам.

И уже через неделю я, что называется, плавала брассом в этом набитом до отказа разнообразными акулами и мелким планктоном аквариуме, словно заправская селедка, зная часы пик и рестораны с хорошим бизнес-ланчем, неизменно с телефоном в руках, пестрившим гаджетами, чтобы легко и быстро передвигаться по волнам мегаполиса. Одна встреча сменялась другой, одно задание выполнялось, и за ним уже толпилось в очереди еще с десяток. На ходу пришлось осваивать профессию, которая казалась такой призрачной и далекой, смотрящей с голубых экранов телевизоров, рассказывать, презентовать, давать автографы, подписывать книги, представляться, кланяться, знакомиться, прощаться, напоминать о себе…

И часто задаваемые вопросы совсем не касались моего романа, а больше интересовались частной жизнью, которая все больше и больше становилась частью общественности.

Информация о том, что я работала ветеринаром, настолько понравилась продюсерам, что меня стали приглашать не столько на литературные вечера, сколько на программы, связанные со сплетнями и пересудами, здоровьем животных и, зачем-то, людей. Не могу пожаловаться, что мне было скучно. Не имелось ни одной минуты на тоску. Но это и стало меня беспокоить. Вышла в свет уже вторая часть романа, и я стала побаиваться, что когда выйдет третья и пока что последняя, у меня просто не будет времени и сил писать четвертую. Физически не будет! Город и его жители с одной стороны дарили вдохновение, с другой стороны, до капли его отжимали.

Алексей Чародей вместе со своей супругой как мог развлекал меня в свободное от работы время, которое тоже являлось рабочим – походами по театрам, концертам, выставкам, где опять были встречи, встречи и встречи.

Я ходила, встречалась, знакомилась, вникала, разговаривала, опять рассказывала про роман и его героев, про большую любовь, толкающую людей вперед, пока к концу дня у меня не отсыхал язык, но по ходу никак не могла привыкнуть к новой урбанистической культуре, состоящей из непонятной музыки, словно эхо, отражающим все городские шумы, как на свалке. Под нее пытались петь и говорить люди, что-то бубня себе под нос о трудной жизни на планете, душевных муках и тоже о любви, в основном неразделенной.

В этим моменты я вспоминала скромный дом культуры, где трудилась моя мама, с их блистательными концертами военных песен о подвигах нашего народа, классическими выступлениями и национальными праздниками с участием одаренных молодых и пожилых людей нашего города, которые пели, танцевали, заряжали своим талантом, являясь истинным богатством, которое не изменялось в угоду моде бубнить и носить штаны по коленки. Всплывал образ дяди Толи, отлично выражавшегося на этот счет иногда нецензурными выражениями.

Мы ходили в театры, но все на сцене казалось каким-то ненастоящим, наигранным и отвратительным, сюжеты современности, заинтересовавшие режиссеров и актеров, поражали грязью и пошлостью. И если б я лично не знавала нормальной жизни у себя в городке, то подумала, что мир сошел сума, познав все грехи и низости, описанные в древних книгах про ад.

Мы посещали выставки, и меня шокировало искусство, которое нельзя было описать простыми словами, только одним и тем же чувством «не нравится». Примерно такие же захаживали и посетители, взвинченные, неуклюжие, угловатые, в крайне неудобных одеждах, делающих их похожими, как выражался тот же дядя Толя, на богатый детский дом с сумасшедшим уклоном.