Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Мы спустились не в бледные пески Уиды, не на пляжи Уиннеба или Аннамабу, где кокосовые пальмы тихо аплодируют, а сверчки отсчитывают время по ударам тяжелого от смолы, предательского, прекрасного моря. Мы спустились на 113-ю улицу после встречи под луной летнего солнцестояния, но матери и отцы улыбались нам, приветствуя, пока мы шли к Восьмой авеню, рука об руку.

В июле я не видела Афрекете пару недель подряд, поэтому как-то вечером отправилась в верхний Манхэттен к ее дому – телефона у нее не имелось. Дверь оказалась закрыта, и на крыше никого не было, когда я покричала туда с лестничной клетки.

Еще через неделю Мидж, барменша в «Стойле пони», передала мне записку от Афрекете, где говорилось, что она нашла работу в Атланте на сентябрь и поедет туда, чтобы немного погостить у матери и дочки.

Мы сошлись, как стихии, что извергают электрический шторм, в котором обмениваются энергией, делятся зарядом, напитывая одна другую недолго, но сполна. Потом мы разошлись, минули, исправились, стали лучше из-за нашего обмена.

Я никогда больше не видела Афрекете, но ее печать остается в моей жизни и отдается в ней с силой эмоциональной татуировки.

Эпилог

Каждая женщина, которую я любила, оставила на мне печать, и в каждой я любила какой-то бесценный кусок себя, часть себя настолько отличную, что мне приходилось расти и тянуться, чтобы распознать ее. И за этим ростом мы приходили к расставанию, месту, где начинается труд. Еще одна встреча.

Через год я закончила учиться библиотечному делу. Первое лето новой декады шло на убыль, когда я в последний раз вышла с Седьмой улицы, оставив дверь незапертой для следующего человека, что будет искать убежище. На стене в ванной комнате, между унитазом и ванной, было нацарапано четыре недописанных стихотворения. Другие можно было найти на дверных косяках и на досках под цветастым линолеумом, глубоко впитавших ароматы еды.

Гнездо этой квартиры стало моим домом на семь лет – именно столько времени требуется телу человека, чтобы полностью обновиться, клетка за клеткой. И в те годы моя жизнь становилась всё больше мостом, полем женщин. Зами.

Зами. Так в Карриаку именуют женщин, что вместе трудятся как подруги и любовницы.

Мы несем свои традиции с собой. Я покупала соль «Ред Кросс» и свежую метлу из кукурузной соломы для новой квартиры в Вестчестере. Новая работа, новый дом, новая жизнь, где старое проживается по-новому. Воссоздавала словами женщин, которые наполнили меня содержанием.

Ма-Лиз, Де-Лойс, Луиз Бриско, тетя Анни, Линда и Дженевьев; Маву-Лиза, гром, небо, солнце, великая наша праматерь; и Афрекете, ее младшая дочь, озорная лингвистка, плутовка, лучшая любимая, кем мы все должны стать.

Их имена, личности, лица кормят меня, как кукуруза перед родами. Я живу каждой из них, они – куски меня, и я выбираю эти слова с тем же мрачным беспокойством, с каким решаю внести речь в поэзию, самую суть дела, видение будущего всех наших жизней.

Когда-то дом был очень далеко, и я там никогда не бывала, знала его лишь из уст матери. Я усвоила его координаты, лишь когда Карриаку перестал быть моим домом.

Там говорят, что желание возлечь с другими женщинами – это порыв материнской крови.