Зами: как по-новому писать мое имя. Биомифография

Мать летела домой с работы, с рынка, немного хороводилась с нами и готовила ужин. К ее приходу Филлис, Хелен или я уже должны были поставить вариться рис или картошку, а мать, возможно, днем успевала приправить мясо специями и оставляла его на плите с запиской для нас включить под кастрюлей маленький огонь, когда вернемся домой. А может, что-то нарочно приберегали с прошлого ужина («Оставьте немного отцу на завтра!»). В такие вечера я не дожидалась возвращения матери – сама паковала еду и отправлялась вниз по городу на автобусе, чтобы доставить ему обед в офис.

Я разогревала каждую отдельную порцию до кипения. Аккуратно упаковывала горячий рис и аппетитное жаркое или острую курицу с подливой в ошпаренные бутылки из-под молока, которые мы хранили специально для такого случая. Овощи я укладывала в отдельную склянку, а иногда сдабривала сверху маргарином или сливочным маслом, если удавалось его раздобыть. Потом оборачивала каждую бутылку несколькими слоями газеты, а сверху – старым полотенцем, чтобы еда не остыла. Бутылки я укладывала в сумку вместе с рубашкой и свитером, которые мать оставляла для отца, и ехала в офис на автобусе, преисполненная важности миссии и ее выполнения.

Автобус шел вниз от Вашингтон-Хайтс через 125-ю улицу. Я выходила на Ленокс-авеню и шла три квартала до офиса мимо баров, магазинов и оживленных компаний.

Иногда я заставала отца в конторе за просмотром гроссбуха, налоговых уведомлений или счетов. Иногда он спал в комнате наверху, и уборщице приходилось подниматься и стучаться, чтобы его разбудить. Мне никогда не позволялось ходить наверх или в комнату, где спал отец. Я всегда задумывалась: что же такое таинственное случается «наверху» и почему родители так волнуются, что я что-то там увижу? Мне кажется, именно эта уязвимость так шокировала и устыдила меня, когда я однажды заглянула в их спальню дома. Его обыкновенная человечность.

Когда отец спускался вниз, я целовала его в знак приветствия, и мы возвращались в офис, чтобы он ополоснул лицо и руки перед едой. Я накрывала на стол, аккуратно, на специальном предназначенном для этого столике в задней комнате. Если кто-то приходил к отцу во время обеда, я, гордая собой, выписывала чек, или докладывала ему о событиях в заднюю комнату. Отец считал еду слишком обыденным, человеческим занятием и не хотел, чтобы посторонние видели его жующим.

Если посетителей не было, я тихо сидела в углу комнаты и смотрела, как он ест. Отец был предельно аккуратен, косточки выкладывал в рядок на бумажной салфетке около тарелки. Иногда он поднимал глаза и замечал, что я за ним наблюдаю. Тогда он протягивал руку и давал мне кусочек мяса, щепотку риса или ложку подливы со своей тарелки.

В иной раз я сидела с книжкой, тихо читала, но ждала и втайне надеялась на угощение. Даже если я уже успевала пообедать, пускай тем же самым, или блюдо, которое он ел, мне не особо нравилось, вкус еды с отцовской тарелки всё равно имел особое очарование: аппетитное, волшебное, бесценное. Из этих вкусов состоят самые мои заветные, самые теплые воспоминания, связанные с отцом. А их немного.

Когда отец заканчивал трапезу, я прополаскивала бутылки. Тарелку и приборы тоже мыла, ставила на выделенную для этого полку и накрывала тканой салфеткой, которая там хранилась с определенной целью – защитить их от пыли. Я аккуратно упаковывала бутылки, укладывая их в продуктовую сумку, и брала у отца десять центов на обратный автобус. Целовала его на прощание и направлялась домой.

Порой за всё время пребывания в офисе мы едва ли обменивались парой-тройкой предложений. Но я вспоминаю эти моменты, особенно весной, как что-то особенное и очень приятное.

10

В Вашингтон, округ Колумбия, я впервые отправилась тем летом, когда должно было закончиться мое детство. По крайней мере, так нам всем говорили на выпускном после восьмого класса. Моя сестра Филлис тогда выпускалась из старшей школы. Не знаю, что в этом случае заканчивалось у нее. Но, чтобы сделать нам обеим подарок, вся семья отправилась на День независимости в Вашингтон, знаменитую и легендарную столицу нашей страны.

Тогда я впервые оказалась в поезде днем. Когда я была маленькой и мы ездили на побережье Коннектикута, то всегда брали ночной пригородный поезд с максимальным количеством остановок – так выходило дешевле.

Пока школьные занятия подходили к концу, у нас дома кипели приготовления. Собирались целую неделю. Отцу досталось нести два очень больших чемодана, а еще была коробка с провизией. Вообще, моя первая поездка в Вашингтон стала пиром на колесах: я принялась за еду, как только мы удобно устроились на своих местах, и не прекращала жевать, пока не проехали Филадельфию, – помню ее отчетливо, так как расстроилась, что мы не проезжаем мимо Колокола Свободы.