ПЛАТОВ. То-то и есть, что не живая, а, стал-быть, подлецы эти англичане из чистой стали ее в изображении блохи построили… И, значит, в середке у ней, у гадины, завод с пружиной, и завести — она, стерва, пойдет танцевать. И как, значит, согласно присяге, то и пообещал я Царю: так и так, наши-де тульские еще и почище диковину сделают. Ну? Можете?
Оружейники переглядываются, перешептываются.
ЛЕВША
ПЛАТОВ
ЕГУПЫЧ. Ты, ваше превосходительство, говори словесно. Мы — народ невоенный, но против ихних мастеров, конечно, не уступим. А только аглицкая нация тоже не глупая, а довольно даже хитрая, и против нее надо взяться помоля Богу — подумавши, да. Ты нам эту блошку оставь, а сам поезжай на Тихий Дон с Богом, заживляй раны, за отечество приявшие, а когда будешь вертаться, авось мы к той поре свое дело сделаем.
ПЛАТОВ. Авось! А это слыхал: авоська веревки вьет, небоська петли затягивает? Нет, вы мне толком скажите: чего вы такое сделаете?
Оружейники шепчутся.
ЕГУПЫЧ. А уж что мы сделаем, того мы в одну минуту преждевременно сказать тебе не можем.
ПЛАТОВ
ЕГУПЫЧ. Не оставляй, батюшка, — не хочешь, не оставляй: воля твоя. Бери с господом! Нам это хоть бы хны — нам все едино. И без этой блохи проживем: своих довольно.
ПЛАТОВ
Все шарахаются, стоит один Силуян.
Стой-стой-стой! Эй, ты, богатырь, как тебя? Поди-ка сюда, садись.
Силуян лезет в сани.
Вот. Ну, так и так: водку принимаешь?
СИЛУЯН. Могу.
ПЛАТОВ
Силуян пьет и молча подставляет чарку снова. Пьет и опять подставляет. Платов хочет налить и себе, но фляжка уже пуста.
Эх! Л-ловок! Ну, ладно, пес с тобой. Рассказывай, чего вы такое с блохой придумали?
СИЛУЯН
ПЛАТОВ. Ах т-ты… Слезай — вон отсюда! Задарма все вылакал. Гл-лотка! Слезай-слезай-слезай!
Егупыч подходит, садится. Платов набивает огромную трубку табаком, хитро поглядывает на Егупыча.
Д-да… Так и так, придется мне, видно, к павловским замошникам ехать: не хуже вашего сделают. Хоть и неохота, а придется, — делать нечего. Да, придется, придется…
ЕГУПЫЧ. Что ж, поезжай с господом. А только павловским — чтоб им… Бог здоровья послал и в делах скорого поспешения — им против наших не выстоять, нет! У нас вот Левша есть — да-к он тебе что хошь: из башки у тебя, как из часов, все колеса-пружины вынет, маслицем смажет и назад положит.
ПЛАТОВ. У меня, брат, пружины и так вертятся, и маслица твоего не надобно. А вот надобно знать, чего вы такое придумали: у вас пружины годятся ли? Да, вот что.
Егупыч не спеша встает, вылезает.
Стой-стой, куда?
ЕГУПЫЧ. А мы, батюшка, кержацкой веры, от этого самого табашного зелья у нас головокружение в ногах происходит, да.
ПЛАТОВ. Тьфу! Эх!
Левша влезает, садится.
Жуков табак куришь?
ЛЕВША. Оно хотя-хоть и… пользуемся… технически… А только я нынче… уж восьмушку — это самое… В грудях копоть, не могу больше.
ПЛАТОВ. Ишь ты! А водку принимаешь?
ЛЕВША. Кромя всего прочего… ежели… А только я нынче, это самое… вроде как…
ПЛАТОВ. О, да ты, брат, вижу хитрее всех. Ну, а девок любишь?
ЛЕВША. Вот это да… Это — технически!
ПЛАТОВ. Ну, слушай, Левша. Так и так: ты мне очень по нраву пришелся. И, стал-быть, хочешь, я тебе вон энту девку, усватаю?
ЛЕВША
ПЛАТОВ. Нет, брат, стой! Сперва хомут, а потом подпругу. Ты мне наперед скажи, чего вы такое с блохой придумали.