Он уходит, и она вылезает из постели, хотя каждый мускул ее тела протестует против этого. Ее разум – водоворот паники и недоумения. Как звездная пыль попала к ней на подоконник? Кто-то ее туда положил? Кто? Она вспоминает прошлую ночь, когда в припадке пьяной тоски по дому загадала желание. Но она выталкивает эту мысль из головы, как только та появляется. В конце концов, она не эмпирей, и, если бы это желание сбылось, разве она не была бы сейчас дома? Нет, кто-то пытается ее подставить.
– Трис? – неуверенно спрашивает ее Паскаль. Она поворачивается к нему, приподняв брови.
– Ты хочешь знать, моих ли это рук дело? – спрашивает она, и ее голос звучит резче, чем хотелось. Она делает глубокий вдох, заставляя себя хотя бы казаться расслабленной. – Это не я. Не у всех за пределами Селларии есть дар эмпирея. Лишь один из десяти тысяч или около того обладает такой силой. Даже будь я еретиком – а я им не являюсь, – уверяю тебя, у меня совершенно нет способностей к магии.
Паскаль кивает и выходит из комнаты, чтобы принести ей воды. Когда Беатрис звонит в колокольчик и слуги приходят, чтобы помочь ей одеться, она не может перестать думать о словах, которые сказала вчера вечером.
Но сколько бы раз она ни говорила себе это, скрученный узел в ее животе не собирался развязываться.
Тронный зал так сильно забит придворными, что гвардейцам, сопровождающим Беатрис и Паскаля, приходится пробиваться сквозь толпу, чтобы расчистить путь. Удушающий жар, вызванный таким количеством тел, втиснутых в такое маленькое пространство, усиливает тошноту Беатрис, и ей приходится заставлять себя делать глубокие, успокаивающие вдохи, чтобы угомонить желудок.
По крайней мере, она знает, как скрыть свое плохое самочувствие, так как в Бессемии делала это достаточно часто, когда мать вызывала ее и сестер в какой-то нечестивый час для того или иного урока, – казалось, она всегда знала, в какие ночи Беатрис выпивала слишком много.
После того, как горничные помогли ей одеться, Беатрис удалось несколько минут в одиночестве покопаться в своей косметичке. Она нанесла немного тонирующего крема под глаза, добавила румян на щеки и присыпала все лицо пудрой. Она даже добавила пару капель себе в глаза, хотя использовала их перед сном, как всегда.
Когда они добираются до передней части комнаты, Беатрис видит короля Чезаре, сидящего на троне, подперев голову рукой. Он напоминает ей скучающего ребенка. Увидев их, он слегка приподнимается и машет рукой за своей спиной.
Николо выходит вперед с чашей красного вина на подносе и предлагает его королю, который делает большой глоток, а затем возвращает чашу на поднос. Николо, должно быть, виночерпий короля – в Бессемии это работа прислуги, но не в Селларии. Беатрис вспоминает одно из посланий, полученных ею и ее матерью от селларианских шпионов: король Чезаре всегда находится рядом со своим кубком с вином, а его виночерпии – одни из самых трудолюбивых дворян в стране. После недолгой службы они получают достойное вознаграждение в виде места в его совете, поместья, а иногда и собственного титула. Однако большинство молодых лордов живут недостаточно долго, чтобы пожинать плоды.
Беатрис хранит эту информацию в голове и надеется, что у нее будет шанс использовать ее.
– Ваше Величество, – она делает низкий реверанс, а затем выпрямляется, сверкая ему лучезарной улыбкой, словно не дрожит всем телом в своих атласных туфельках. Рядом с ней Паскаль повторяет ее слова и исполняет свой поклон.
– Я так понимаю, сегодня утром были проблемы с прислугой? – спрашивает она, наклоняя голову. – Уверяю вас, мы с принцем Паскалем поможем всем, чем сможем.
Выражение лица короля Чезаре не меняется. Его взгляд скользит налево, где в окружении стражников стоит девушка не старше четырнадцати лет. Ее запястья скованы железными наручниками. Она не плачет, но Беатрис подозревает, что это только из-за того, что у нее не осталось слез: ее лицо красное, а глаза налиты кровью.