Замогильные записки

Один моряк, выйдя из церкви после торжественного богослужения, вновь отправлялся в море, готовый сражаться с бурями, другой тем временем возвращался из плавания, и путеводной звездой ему служил освещенный купол церкви: таким образом, религия и опасности постоянно окружали меня и в уме моем одно навсегда связалось с другим. С самого рождения я слышал разговоры о смерти. Вечерами по улицам ходил человек с колокольчиком, уведомляя христиан, чтобы они молились за одного из своих новопреставленных братьев. Почти каждый год на моих глазах гибли корабли, и, когда я играл на песчаных отмелях, море выбрасывало мне под ноги трупы чужестранцев, погибших вдали от родины. Г‑жа де Шатобриан говорила мне, как святая Моника своему сыну[2f]: «Nihil longe est a Deo»[30]. Мое воспитание было вверено Провидению: оно не поскупилось на уроки.

Вверенный попечению Богородицы, я знал и любил мою заступницу, почитая ее своим ангелом-хранителем: дешевый образок, который купила мне добрая тетушка Вильнёв, был прикреплен четырьмя кнопками над изголовьем моей кровати. Мне следовало бы жить во времена, когда к Марии обращались так: «Кроткая владычица неба и земли, мать милосердия, источник всякого блага, носившая в своем драгоценном чреве Иисуса Христа, прекрасная и кротчайшая владычица, вас благодарю и к вам взываю».

Первое, что я выучил наизусть, было песнопение, сложенное матросами; начиналось оно такими словами:

Смилуйся, Святая Дева,
Надо мной простри покров;
Защити меня от гнева
Яростных морских валов.
Даже в смертную годину
Буду я тебя молить
И блаженную кончину
Буду у тебя просить.

Позже я слышал, как поют этот гимн во время кораблекрушения. Я по сей день повторяю эти бездарные вирши с таким же наслаждением, как стихи Гомера; мадонна в аляповатом венце и синем шелковом платье с серебряной бахромой внушает мне больше благочестия, чем мадонна Рафаэля.

Если бы эта мирная «Звезда морей»[31] могла усмирить бури моей жизни! но мне с самого детства суждена была жизнь, полная тревог; жребий мой уподобил меня арабской пальме: едва стебелек мой пробился сквозь скалу, как на него обрушился ветер.

{Товарищ детских игр Шатобриана Жериль; их времяпрепровождение}

6.

Письмо г‑на Пакье. — Дьепп. — Перемены в моем воспитании. — Весна в Бретани. — Исторический лес. — Пелагические равнины. — Закат луны над морем.

Дьепп, сентябрь 1812 года[32]

4 сентября 1812 года я получил письмо от префекта полиции г‑на Пакье:

«Г‑н префект полиции просит г‑на де Шатобриана взять на себя труд явиться к нему в кабинет либо сегодня около четырех часов пополудни, либо завтра в девять утра».

Префект полиции желал известить меня, что мне надлежит покинуть Париж. Я нашел прибежище в Дьеппе — поначалу он носил название Бертвиля, а позже был переименован в Дьепп; новому названию уже более четырехсот лет, и происходит оно от английского слова deep — глубокий. В 1788 году я стоял здесь со вторым батальоном своего полка: поселиться в этом городе с кирпичными домами и лавками, торгующими слоновой костью, в этом городе с чистыми и светлыми улицами означало для меня вернуться в дни молодости. На прогулках путь мой пролегал мимо развалин замка Арк, от которого осталась груда обломков. В Дьеппе до сих пор помнят, что здесь родился Дюкен. Если я оставался дома, то любовался морем; сидя за столом, я видел то самое море, что было свидетелем моего рождения и что омывает берега Великобритании, где я так долго жил в изгнании: взгляд мой скользил по волнам, которые принесли меня в Америку, возвратили в Европу и проводили к берегам Африки и Азии. Привет тебе, о море, колыбель моя и портрет! Я хочу рассказать тебе продолжение моей истории: если я скажу неправду, твои волны, сопутствующие мне всю жизнь, разоблачат обман перед лицом грядущих поколений.

Матушка не оставляла надежду дать мне классическое образование. Быть может, ремесло моряка «придется ему не по душе», говорила она; на всякий случай она почитала за благо приуготовить меня к другому поприщу. Как женщина набожная, она мечтала о духовной карьере для сына. Поэтому она предложила подыскать коллеж, где меня выучили бы математике, черчению, военному ремеслу и английскому языку; о латыни и греческом она не упоминала, чтобы не отпугнуть отца, но она собиралась учить меня и этим двум языкам, поначалу тайно, затем, когда я сделаю успехи, открыто. Отец одобрил ее намерение: было решено отдать меня в дольский коллеж. Город Доль был выбран потому, что он находится на пути из Сен-Мало в Комбург.