Замогильные записки

Я посещаю заключенных не для того, чтобы, как Тартюф, раздавать им милостыню, но для того, чтобы обогатить мой ум беседой с людьми, которые достойнее меня. Не страшно, если воззрения их отличны от моих: я убежденный христианин, и величайшим гениям земли не поколебать моей веры; мне жаль их, и любовь к ближнему хранит меня от соблазна. Если я грешу избытком, то они грешат недостатком; я понимаю то, что понимают они, но они не понимают того, что понимаю я. Сегодня я прихожу в ту тюрьму, где некогда посещал благородного страдальца Карреля, навестить аббата де Ламенне. Июльская революция бросила в темницы редкостных людей высшего ума, чьи заслуги она не способна оценить и чей блеск не в силах снести. В каморке на самом верхнем этаже, под просевшей кровлей, до которой можно достать рукой, мы, двое безумных поборников свободы, Франсуа де Ламенне и Франсуа де Шатобриан, беседуем о серьезных материях. Сколько бы ни противился г‑н де Ламенне, идеи его были отлиты в религиозной форме; форма осталась христианской, хотя суть отходит до догматов христианства все дальше и дальше; в речах его слышен отзвук голосов неба.

Правоверный христианин, исповедующий ересь, автор «Опыта о равнодушии»[41d] высказывает на моем языке мысли, которых я не разделяю. Если бы, посвятив себя евангелическому образованию народа, он сохранил священный сан, он удержал бы власть, которую разрушило его отступничество. Кюре, священники нового поколения (причем самые прославленные из этих левитов), тянулись к нему: епископы приняли бы его сторону, если бы он встал на защиту галликанских свобод, продолжая почитать наместника святого Петра и защищая единство церкви.

Во Франции молодежь сплотилась бы вокруг миссионера, проповедующего близкие ей идеи и ступившего на пленяющий ее путь; в Европе внимательно следящие за ним иноверцы не стали бы ему перечить; великие католические народы: поляки, ирландцы, испанцы — приветствовали бы явление нового проповедника. Даже Рим в конце концов понял бы, что новый евангелист возрождает власть церкви и дает слабеющему первосвятителю возможность противостоять могуществу абсолютных монархов. Какая жизненная сила! Сколько ума, веры, свободы в лице священника!

Богу не было это угодно; тому, кто сам есть свет, вдруг недостало света; поводырь скрылся и оставил паству во тьме. Общественная деятельность моего земляка прервана, но за ним навсегда останется превосходство частного лица и первенство природных дарований. В цепи времен ему суждено пережить меня; я призываю его к моему смертному одру, дабы разрешить наши великие споры у тех врат, в какие входят лишь единожды. Я рад был бы увидеть, что гений его дает мне отпущение грехов, которое встарь имела право дать мне его рука. Мы родились под плеск одних и тех же волн; да дозволят мне моя пылкая вера и мое искреннее восхищение надеяться, что мы встретимся с обретшим успокоение другом на брегу вечности.

7. Христианская идея — будущее мира

В конечном счете мои изыскания приводят меня к мысли, что прежнее общество рушится само собой, что же до общества будущего, то, на какой бы идее оно ни основывалось — на чисто республиканской или на преображенной монархической, — человек, чуждый христианству, вообразить его не в силах. По какому пути ни пойди, желанные усовершенствования можно почерпнуть лишь в Евангелии.

В основе хитросплетений нынешних сектантов всегда обнаруживается плагиат, пародия на Евангелие, апостольский принцип: принцип этот так укоренился в нас, что кажется нашим неотъемлемым свойством, меж тем дело обстоит иначе: он достался нам от нашей прежней веры, от веры, существовавшей два или три поколения назад. Нашим независимым умам, посвятившим себя совершенствованию себе подобных, никогда не пришло бы в голову заняться этим, если бы Сын Человеческий не возвестил миру права народов. Всякий подвиг филантропии, который мы совершаем, всякая система, которую мы замышляем на благо человечества, — не что иное, как христианская идея навыворот, изменившая имя, а зачастую и подвергшаяся искажениям: это всегда «слово, ставшее плотью!»[41e].

Вы полагаете, что христианская идея — не что иное, как плод развития идеи человеческой? Я согласен; но раскройте различные космогонии, и вы увидите, что христианство предания опередило на земле христианство откровения. Если бы, по его собственному слову, Мессия не пришел и не сказал им,[41f] мысль не была бы явлена миру, истины пребыли бы смутными, каковы они в писаниях древних. Итак, какие взгляды ни исповедуй, отсчет следует вести от Христа, Спасителя (Salvator), Утешителя (Paracletus): именно от него получили вы семена культуры и философии.